Бомонд, гудевший всяческими небылицами в адрес погибшего Александра Сергеевича Пушкина, раздражал молодого гусара. К тому же некоторые дамы с нулевыми способностями и таким же образованием открыто симпатизировали Дантесу, и в ответ на эти светские дрязги Лермонтов разразился стихотворением «Смерть поэта». Вскоре те представители бомонда, кого задел за живое талант великого поэта, принялись строчить на Лермонтова многочисленные доносы (опять-таки, как и сейчас). Михаила арестовали и сослали на Кавказ в Нижегородский драгунский полк в чине прапорщика.
Оказавшись на Кавказе, он сразу принялся «учить татарский язык» (тогда так именовали азербайджанский) и посыпал голову пеплом, что не хватило времени его осилить. Заступничество родовитой бабушки, о котором Михаил и не просил, вернуло Лермонтова в Гродненский гусарский полк, а позже и в лейб-гвардии Гусарский полк. Так что первая ссылка оказалась лёгким вояжем.
Вернувшись в Петербург, он снова погряз в столичной жизни. И грянула та самая дуэль, которая круто изменила жизнь поэта, словно сама судьба старалась «уберечь» Лермонтова от бессмысленности придворного бытия. Причин дуэли Михаила Юрьевича с сыном французского посла Эрнестом Барантом выдвигают множество. 18 февраля 1840 года (по старому стилю) в Петербурге в районе Парголовской дороги состоялась дуэль. Сначала дуэлянты бились на шпагах, когда клинок Лермонтова сломался, перешли на пистолеты. Барант промазал, а Михаил Юрьевич, пощадив соперника, выстрелил в воздух. После дуэли Михаила Юрьевича через несколько недель арестовали и предали суду. По великой мудрости и традиционной опаске обидеть высоких заморских гостей сынишку французского посла к разбирательству не привлекали вовсе, даже осуждения не выказали. Узнав о сплетнях, распускаемых Барантом, Лермонтов настоял на личной встрече с французом, во время которой предложил ещё раз стреляться, намекая, что теперь-то точно отправит помилованного Баранта в гроб. Власти быстро узнали об этом и потребовали Михаила Юрьевича принести Баранту извинения. Лермонтов наотрез отказался. В итоге молодого офицера отослали на Кавказ в Тенгинский полк, т.е. на один из самых горячих участков, казалось бы, вечной войны. Сделано это было, несомненно, по указанию сверху, т.к. дуэль стала известна в Европе и выставила сплетника Баранта, а, соответственно, и престиж Франции на посмешище.
Офицер должен был ехать на Черноморскую береговую линию. А это полностью лишало его хоть какой-то даже малейшей свободы действий. Нет, не тягчайшая служба испугала 26-летнего Лермонтова, а сам факт постоянного ожидания на месте. Поэтому Михаил Юрьевич, узнав, что готовится военная экспедиция против отрядов самого Шамиля, немедля начал писать прошения отправить его в это пекло.
Собираемый Галафеевым отряд, как и все другие отряды, отправлявшиеся воевать с воинственными имамами Чечни и Дагестана, называли Чеченским, и формировался он в крепости Грозной, основанной генералом Алексеем Петровичем Ермоловым (ныне город Грозный). Добившись упорными прошениями своего перевода именно сюда, Лермонтов к концу июня (началу июля) вошел в крепость Грозная и вступил в состав экспедиционного отряда в чине поручика.
В конце июня (начале июля) Михаил Юрьевич Лермонтов вступил в крепость Грозную, расположившуюся на берегу реки Сунжа. Лермонтов в чине поручика Тенгинского полка встал в ряды экспедиции генерала Галафеева, которая готова была выйти в сторону Чечни со дня на день. Сформированный экспедиционный отряд состоял из следующих сил: 10 сотен донских казаков, 1 сотня Моздокского линейного казачьего полка, 3 батальона Куринского егерского полка, 1 батальон Мингрельского егерского полка, 2 батальона его светлости князя Варшавского графа Паскевича Эриванского полка, 2 роты сапёров и 14 орудий.
11-го июля на рассвете отряд продолжил движение на запад в сторону Ачхоя. Авангардом, состоящим из 3 батальонов «куринцев», 2-х рот сапёров, 2-х сотен казаков и 4-х орудий, командовал Роберт Карлович Фрейтаг, тогда ещё полковник. Именно за ним двигались центр отряда под командованием подполковника Алексея Степановича Грекулова и арьергард, которым командовал полковник барон Александр Евстафьевич Врангель.
Во время вступления в чащу Гехинского леса ввиду особенностей местности отряд был вынужден растянуть свои силы. Это мгновенно превратила их в удобную мишень. Именно в этот момент грянули первые выстрелы. Однако бедственного положения удалось избежать. Во-первых, противник, видимо, лишь опробовал свои силы, а, во-вторых, ружейный и штыковой напор солдатский цепей оказался напористее. Так или иначе, но именно силы авангарда Фрейтага, правда, подкреплённые ещё одним батальоном, отчаянно бросились в штыки, чем заставили неприятеля отступить. На ближайшем же открытом месте генерал Галафеев перестроил отряд в боевой порядок.
Местность у реки Валерик ничего хорошего не сулила. Река Валерик, которая и подарит имя тому сражению, протекала практически перпендикулярно дороге, по которой двигался отряд. И, если со стороны отряда берег был пологий и открытый, то с другой стороны реки заросли леса буквально вплотную подходили к берегу, который к тому же был более крутым и обрывистым. В журнале военных действий отряда Галафеева это естественное препятствие даже сравнили с «бастионным фронтом с глубоким водяным рвом».
Чтобы хоть как-то снизить риск мгновенной засады, артиллеристы отряда, подойдя на расстояние картечного выстрела, открыли огонь. Однако, ни ответного выстрела, ни единого движения в противоположном направлении замечено не было. Генерал Галафеев решил быть более сдержанным и осторожным, поэтому распорядился выдвинуть в каждую сторону, грозящую внезапной атакой, по одному батальону. Как только передовые силы войдут в лес за Валериком, им было приказано перейти в оборону и ожидать подхода всего обоза.
Сначала вперёд выдвинулся авангард, подойдя к лесу на расстояние «на половину пистолетного выстрела». Вслед за ним начали сниматься со своих позиций артиллеристы. И в этот момент неприятель открыл ожесточённый и сосредоточенный огонь. Естественно, первый удар принял на себя авангард, в первых рядах которого оказался полковник Фрейтаг, проявляя примерное хладнокровие.
Несмотря на обрушившуюся на отряд лавину неприятельского огня, передовые цепи не только не дрогнули, но и начали наступление, остановившись лишь у отвесного берега реки. Здесь были обнаружены заранее наведённые горцами завалы, из-за которых они и вели огонь. Входящие в авангард роты сапёров под командованием капитана Гернета и «куринцы», осознав опасность быть перебитыми в этом своеобразном капкане, достаточно быстро справились с препятствием. Первая линия вскоре ворвалась в лес за Валериком.
На время оружейный огонь совсем смолк, разносился лишь людской истошный крик и лязг холодного оружия. Но отчаянные попытки неприятеля отбросить наши войска за реку и опрокинуть их оказались тщетными. Штыковая атака передовых рядов начала теснить горцев, образуя клещи. Неприятельские отряды, и без того не слишком организованные, окончательно развалились на отдельные группки. Часть из них попыталась выбраться из леса на опушку по нашу сторону Валерика, но сразу была встречена русской артиллерией. Вскоре бой стал более похож на «травлю диких зверей», как было указано в журнале военных действий. Пытаясь вырваться из окружения, противник каждый раз натыкался на оружейный или артиллерийский огонь наших солдат.
Казалось бы, сражение окончено. Русские войска всё далее продвигались вглубь леса, оставляя в тылу отрезанных от своих сил горцев. Но стоит отдать должное, находясь в безвыходном положении, рассеянные отряды противника нашли в себе силы объединиться. Одна группа, форсировав Валерик, ударила на опушке по обозам экспедиции Галафеева с левого фланга. Правда, полубатальон пехоты быстро ликвидировал угрозу. Вторая группа также атаковала обозы, но с левого фланга. Встреченные картечью, горцы вынуждены были вернуться в лес. Была и третья попытка атаковать, также безуспешная.
Тем временем наступление в лесу продолжалось. На левом фланге 1-й батальон Мингрельского полка напоролся на хорошо организованный оборонительный завал врага. Силы батальона начали редеть, и, чтобы избежать отступления, на помощь им послали две роты из арьергарда. После пополнения ситуация в корне изменилась. «Мингрельцы» в итоге взяли завалы штурмом, обратив неприятеля в бегство.
Наконец, после почти 8 часов немилосердный бой стал стихать. Только иногда из лесу раздавались одиночные ружейные выстрелы. Ахбердил Мухаммед, получив ранение, с оставшимися воинами отступил. В лесной чаще и под завалами оставались только трупы погибших. Но нелёгкий солдатский труд не привык давать передышки, поэтому сапёрные роты, только недавно спасшие авангард от капканов неприятельских завалов, принялись наводить переправу для обозов.
В последнее время некоторые этнически ангажированные историки пытаются выдать сражение у Валерика чуть ли не как победу поддержавших Шамиля чеченцев. Мягко говоря, это некорректно. Во-первых, к тому времени в войске Шамиля находились не только чеченцы, но и галашевцы (общественно-территориальное объединение среди ингушей). Во-вторых, несмотря на численное превосходство, выгодные оборонительные позиции, которые к тому же укрепили завалами, отряд Ахбердила Мухаммеда ни одной поставленной перед ними задачи решить не смог. Экспедицию Галафеева они остановить на рубеже Валерика, на что и был расчет, не смогли. Нанести весомый урон нашим солдатам или же значительно задержать их, также у Ахбердила не получилось. Не получилось настолько, что стоящие за Валериком мятежные аулы даже не успели собрать пожитки и скот и уйти прочь о наступающих русских войск. Посему, несмотря на личную храбрость горских воинов, организованной обороны не было, а, соответственно и повода для разговоров о победе.
Какова же была роль Лермонтова в том сражении? Вначале считалось, что Михаил Юрьевич в том бою был офицером в, так называемой, «дороховской» команде охотников, названной по имени их командира Руфина Ивановича Дорохова. Однако командование охотниками Лермонтов принял значительно позже.
В бою у Валерика же у Михаила Юрьевича было не менее ответственная задача. Аполлон Васильевич поручил Лермонтову поддерживать связь между передовыми цепями отряда с командованием экспедиции. Таким образом, на протяжении всего сражения поручик Лермонтов должен был постоянно разъезжать между авангардом на передовой линии фронта и тылом, постоянно под обстрелом форсируя реку.
В журнале военных действий Галафеев писал:
«Успеху сего дела, я обязан распорядительности и мужеству полковых командиров, офицерам генерального штаба, а также Тенгинского пехотного полка поручику Лермонтову, с коим они переносили все мои приказания в войска в самом пылу сражения, в лесистом месте, а потому заслуживают особенного внимания, ибо каждый куст, каждое дерево грозило внезапною смертью!»
Позже в донесении к генерал-адъютанту Павлу Христофоровичу Граббе тот же Галафеев так упоминал о Лермонтове:
«Тенгинского пехотного полку поручик Лермонтов, во время штурма неприятельских завалов на реке Валерик, имел поручение наблюдать за передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника отряда обо всех её успехах, что было сопряжено с величайшею для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы».
За сражение на реке Валерик поручика Тенгинского полка Михаила Лермонтова даже представили к Ордену Святого Владимира 4-й степени с бантом. Но начальство заменило эту высокую награду на более скромный Орден Святого Станислава 3-й степени, сформулировав отказ тем, что «поручик орденов не имеет». Сам же офицер и поэт увековечил то сражение в стихах («Валерик», также это стихотворение называют по первым строкам «Я к вам пишу случайно…») и в живописи, ведь Лермонтов к тому же был неплохим художником.
После победы над неприятелем у Валерика генерал Галафеев направил свой отряд в крепость Грозную, сделав рейд по местным аулам. Увы, главную задачу Чеченский отряд, как подобные экспедиции было принято называть, не выполнил, а именно пленить самого Шамиля не удалось.
Достигнув Миатлинской переправы, которая находилась под охраной одноимённого русского укрепления, войска относительно спокойно форсировали реку Сулак и направились в сторону Темир-Хан-Шуру (ныне Буйнакск). Ко времени прибытия к русскому укреплению в Темир-Хан-Шуру значительных войск Шамиля, как и его самого, там уже не было. Однако совсем неудачным этот рейд назвать нельзя. Разбросанные по территории небольшие мятежные группы Шамиля также требовали к себе внимания, кроме того, была поставлена задача закончить перестройку укрепления в Герзель-Ауле (ныне район села Герзель-Аул, или же Верхний Герзель) на северо-западе от Темир-Хан-Шуру. Перейдя в Герзель-Аул, Галафеев формирует несколько отдельных отрядов. Эти отряды были призваны проводить разведку с целью обнаружения небольших групп противника, а обнаружив их, в зависимости от наличных сил, уничтожать или отслеживать передвижение.
В состав таких отрядов входил и Лермонтов, завоевавший доверие Галафеева ещё при Валерике. Данные конные отряды действовали на обширной территории от Умахан-юрта (позже станица Кахановская, полностью вырезана чеченцами в лихолетье 1917-го года) на западе, между крепостью Внезапная (ныне район села Эндирей) и Герзель-аулом. Все действия отряда, естественно, сопровождались боями, как говорится, местного значения. Шамиль в этот момент уже находился в Аварии (территория проживания аварцев). Вскоре вновь отстроенное укрепление занял гарнизон, и отряд Галафеева вышел в сторону крепость Грозная, куда прибыл уже 2 августа.
Судя по всему, последний поход ослабил здоровье Михаила Юрьевича. Видимо, сказались резкие перепады температур, тяжёлые штурмы горных перевалов и форсирование рек. Поэтому, пользуясь временной передышкой, Лермонтов смог поехать в Пятигорск, чтобы подлечиться минеральными водами. Из Пятигорска 12 сентября он отправил несколько меланхоличное письмо своему другу Алексею Лопухину (приведено в сокращении):
«Мой милый Алеша. Я уверен, что ты получил письма мои, которые я тебе писал из действующего отряда в Чечне, но уверен также, что ты мне не отвечал, ибо я ничего о тебе не слышу письменно. Пожалуйста, не ленись: ты не можешь вообразить, как тяжела мысль, что друзья нас забывают… Я теперь вылечился почти совсем и еду с вод опять в отряд в Чечню. Если ты будешь мне писать, то вот адрес: на Кавказскую линию, в действующий отряд генерал-лейтенанта Галафеева, на левый фланг… Только скучно то, что либо так жарко, что насилу ходишь, либо так холодно, что дрожь пробирает, либо есть нечего, либо денег нет, — именно что со мною теперь».
Не успел поручик Лермонтов прибыть в Грозную, как узнал, что готовится новое дело. Перед Галафеевым стояла задача — выйти к реке Аргун и разбить силы Шамиля, его наиба Шоип-Муллы (Шуаиб-молла) и уже старого знакомого мудира Ахбердил Мухаммеда, которому удалось уйти от наших бойцов во время сражения на Валерике.
26-го сентября 1840-го года отряд, возглавляемый Аполлоном Галафеевым, вышел из Грозной в сторону Ханкальского ущелья. Михаил Юрьевич был прикомандирован к кавалерии отряда. Русские войска взяли штурмом мятежные аулы Белгатой, Шали и Герменчук (все в Шалинском районе современной Чечни), которые готовились со дня на день встречать Шамиля. Галафеев приказал сжечь все запасы сена, чтобы хоть как-то сковать стремительно маневрирующие конные группы неприятеля. Наконец, в районе Герменчука нашими войсками был устроен вагенбург, чтобы использовать старую тактику Вельяминова – атаковать противника быстро и внезапно, возвращаясь к заранее укреплённым позициям.
4-го октября к Шали прибыл сам Шамиль. Несмотря на то, что аул был быстро занят нашими войсками, неприятелю удалось скрыться. В итоге при отступлении к вагенбургу отряду пришлось сдерживать постоянные атаки противника, который старался хоть как-то отомстить солдатам, но опасался открытого столкновения.
«Охотники» делали внезапные и порой длительные рейды по тылам противника, поэтому об их задании и приблизительном местонахождении могли знать только старшие офицеры, чтобы лазутчики не смогли донести об охотничьей команде, даже о времени их выезда на дело.
Как же Михаил Юрьевич оказался среди этих «головорезов», как их величали современники? К тому времени Лермонтов наладил дружеские отношения с другим ярким персонажем той эпохи – Руфином Ивановичем Дороховым, хотя изначально они друг другу до крайности не понравились. Фигура Дорохова крайне неоднозначная. С одной стороны смелый, опытный и уважаемый своими бойцами офицер, с другой стороны – отчаянный бретер с буйным необузданным нравом, за что он умудрился к 1840-му году быть разжалованным трижды. То Дорохов изобьёт какого-то статского советника, то ударит кинжалом карточного шулера, то ещё устроит какую-нибудь каверзу. Более того, в некоторых источниках указано, что сей отчаянный офицер участвовал в 14 дуэлях.
Сколько бы раз Руфин Иванович ни скатывался до звания рядового, ему всегда удавалось вырваться из тяжкой солдатской жизни. Так, к 1840-му году, блестяще командуя охотничьим отрядом, Дорохов уже находился в звании юнкера 1-го Малороссийского казачьего полка. Именно Дорохов набрал команду «охотников», таких же лихих людей, как и он, поэтому пользовался среди них непререкаемым авторитетом.
10 октября, когда отряд Галафеева стоял в вагенбурге близ Герменчука, Руфин после очередной «пиратской» вылазки был ранен. Будучи видевшим Лермонтова в деле, генерал Галафеев лично передал командование над «охотниками» Михаилу Юрьевичу. Дорохов, также знавший Лермонтова, не только не стал перечить, но и дал хорошую характеристику поручику перед своими «абреками». Сам Галафеев позже подробно описал и принятое им решение, и некоторые дела, как тогда говорили, отряда под командованием Лермонтова:
«В делах 29 сентября и 3 октября он обратил на себя особенное внимание моё расторопностью, верностью взгляда и пылким мужеством, почему 10-го октября, когда раненый юнкер Дорохов был вынесен с фронта, я поручил его начальству команду, из охотников состоявшую. Невозможно было сделать выбора удачнее: всюду поручик Лермонтов первым подвергался выстрелам хищников и во главе отряда оказывал самоотвержение свыше всякой похвалы. 12-го октября на фуражировке за Шали этот отличный офицер, пользуясь плоскостью местоположения, бросился с горстью людей на превосходного числом неприятеля, отбивал его от цепи наших стрелков и поражал неоднократно собственной рукою хищников.
15-го октября он с командою первый прошёл через шалинский лес, обращая на себя все усилия хищников, покушавшихся препятствовать нашему движению, и занял позицию в расстоянии ружейного выстрела от опушки. При переправе через Аргун он действовал отлично против хищников и, пользуясь выстрелами наших орудий, внезапно кинулся на партию неприятеля, которая тотчас же ускакала в ближайший лес, оставив в руках наших два тела».
Теперь Лермонтову было необходимо оправдать ожидания даже не командования, а новых подчинённых, которым ввиду их специфической войны была весьма далека муштра. Их уважение предстояло завоевать — уважение отряда в 40 сабель.
Сама же служба в охотничьей команде, несмотря на очевидные вольности, сахаром не была в принципе. Для увеличения скорости передвижения «охотники» палаток с собой не брали, как и весомых запасов провизии. Поэтому спать приходилось порой на голой земле, а питаться тем, что смогли либо добыть в бою, либо в ближайшем лесочке, надеясь на охотничью удачу. Таким образом, «охотники» действовали в удалении от основных войск и были для противника полной неожиданностью.
Лермонтова запомнили так: он скакал на белом жеребце, «лихо заломив белую холщовую шапку, в вечно расстегнутом и без погон сюртуке, из-под которого выглядывала красная канаусовая рубаха». Он отпустил баки и бороду и вскоре перестал стричься, отрастил длинные волосы. В лагере или на привале Михаил Юрьевич вечно был в окружении своих «охотников», деля с ними все тяготы и лишения, отвергая даже право на офицерскую кухню и предпочитая принимать пищу вместе с командой. Вскоре эту охотничью команду стали называть «лермонтовским отрядом».
Лермонтов писал Алексею Александровичу Лопухину (приведено в сокращении):
«Милый Алеша. Пишу тебе из крепости Грозной, в которую мы, то есть отряд, возвратился после 20-дневной экспедиции в Чечне. Не знаю, что будет дальше, а пока судьба меня не очень обижает: я получил в наследство от Дорохова, которого ранили, отборную команду охотников… Мне тебе нечего много писать: жизнь наша здесь вне войны однообразна; а описывать экспедиции не велят… Может быть, когда-нибудь я засяду у твоего камина и расскажу тебе долгие труды, ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни».
Вскоре после этого скромного послания поручика Михаила Юрьевича с его «охотниками» прикомандировали к кавалерии под командованием князя Голицына, входившей в состав нового экспедиционного отряда.
Генерал Павел Христофорович Граббе, командующий войсками Кавказской линии и в Черномории. решил полностью покончить с мятежными аулами, которые оказывали, опять же, вольно или исподволь, поддержку Шамилю. Поэтому, пройдя через уже знакомые по Валерику гойтинские и гехинские леса, отряд взял штурмом и уничтожил хозяйственные и жилые постройки в аулах, уцелевших после Галафеева.
Князь Владимир Сергеевич Голицын, командующий кавалерией в той экспедиции, был ещё и другом Лермонтова.
Вот что Владимир Сергеевич написал, вспоминая ту экспедицию:
«Во всю экспедицию в Малой Чечне с 27-го октября по 6-е ноября поручик Лермонтов командовал охотниками, выбранными из всей кавалерии, и командовал отлично во всех отношениях; всегда первый на коне и последний на отдыхе, этот храбрый и расторопный офицер неоднократно заслуживал одобрение высшего начальства».
С первых же дней экспедиции Михаил Юрьевич буквально ворвался в войну. На пути отряда 27 октября встал аул Алды. Едва население мятежного аула приметила войска, как началось спешное отступление, но мюриды, жившие там, не собирались просто робко покинуть насиженные места. За собой отступающие гнали скот, т.е. провизию для мятежных войск. Сначала «лермонтовский отряд», видимо, по привычке действовавший впереди основных войск, отрезал стада от населения аула. Когда мятежники помянули утраченное имущество, они бросились в лесную чащу, надеясь, что «охотники» за ними не последуют. Но Лермонтов со своим отрядом атаковал лес, вступив в отчаянную рукопашную схватку, чем обратил в стремительное бегство оставшихся в живых мюридов.
28 октября на горизонте показался гойтинский лес, т.е. естественное препятствие, которое с большой вероятностью могло быть укреплено противником с целью создания засад и всевозможных ловушек. Неприятные ожидания оправдала охотничья команда поручика Лермонтова. Они первыми вошли в лес и обнаружили ожидаемые командованием завалы. Вместо удара «в лоб» Михаил Юрьевич стремительным маневром обошёл позиции противника и ударил по ним с правого фланга и отчасти с тыла. Таким образом, «лермонтовский отряд» выбил обороняющихся из завала и выдавил на открытую местность, где «охотники» окончательно уничтожили противника.
Отдельно следует отметить 30-е октября, когда судьба вернула Лермонтова к месту боевого крещения – на реку Валерик. И снова Михаилу Юрьевичу и его отряду пришлось отчаянно маневрировать меж рекой, открытой местностью и лесной чащей. В итоге «охотникам» удалось отрезать отступление неприятельского отряда в лес и, пользуясь замешательством, уничтожить большую часть противника. Лишь немногим конникам мюридов удалось бежать в тот день.
Поход завершился 6 ноября, когда отряд вернулся в Грозную. Генерал Галафеев, несмотря на деятельное участие Граббе в делах отряда, всё ещё оставался непосредственным командиром Лермонтова, поэтому отпустил поручика на время в Ставрополь. В Ставрополе Михаил Юрьевич, пускай и ненадолго, смог погрузиться в дружескую болтовню в негласном «офицерском клубе» в гостинице «Найтаки», где по традиции встречались знакомые братья по оружию со всего Кавказа.
Но уже 9 ноября командующий Граббе готовил новую экспедицию. На этот раз в Большую Чечню. И опять же с тем же пылом «лермонтовский отряд», который к моменту вступления ещё в Малую Чечню насчитывал уже около сотни сабель, действовал и в Большой Чечне. Штурмом были взяты аулы Маюртуп (Майртуп) и Аку-юрт, уничтожена кормовая база для кавалерии мюридов.
Вышеупомянутый князь Голицын писал о Михаиле Юрьевиче:
«Отличная служба поручика Лермонтова и распорядительность во всех случаях достойны особенного внимания и доставили ему честь быть принятым господином командующим войсками в число офицеров, при его превосходительстве находившихся, во всё время второй экспедиции в Большой Чечне с 9-го по 20-е ноября».
Являясь командиром кавалерии отряда, тогда ещё полковник, князь Голицын даже подал генерал-адъютанту Граббе представление о награждении поручика Лермонтова золотой саблей «За храбрость». Однако, как и ранее, представление начальству показалось просто фантастикой, посему легло «под сукно».
После окончания боевых действий в Чечне 1840-го года ввиду наступления зимней стужи Лермонтов на некоторое время уехал в Пятигорск, а оттуда по настоянию начальства и личному требованию императора «состоять в полку налицо» отправился в станицу Ивановскую (восточнее Темрюка и Славянска-на-Кубани). Лермонтов уже тогда более явственно осознал, что императорский двор готов сгноить его в казармах. Даже спорную «свободу» воевать в горных схватках в Чечне у него стараются отнять. Всё это сказалось на душевном здоровье Михаила.
Несмотря на то, что стихотворение мигом полюбилось коллегам, отношения между офицерами и Лермонтовым сложились напряжённые. Его обида за заслуженные ордена, которые он никогда не получит, за ненависть к его персоне со стороны императорского двора выливалась в острые фразы, скрытность и общую злобность. Однако последний Новый год своей жизни Лермонтов встретит именно в кругу тенгинских офицеров Ивановской станицы. Тогда же Константин Данзас, сосланный на Кавказ за участие в дуэли Пушкина в качестве секунданта со стороны Александра Сергеевича, выхлопотал Лермонтову назначение в одну из рот своего батальона. 31 декабря 1840-го года приказом по полку №365 Михаил Юрьевич был зачислен налицо в 12-ю мушкетёрскую роту.
Наконец, 14 января Лермонтов получил разрешение на некоторое время явиться в Санкт-Петербург. Сам поэт считал, что это разрешение было дано ему благодаря заступничеству бабушки. Правда, Елизавета Алексеевна Арсеньева просила прощения внуку, но на это император согласия не дал. Скорее всего, разрешение прибыть в столицу Лермонтов получил благодаря ряду факторов: тут и прошение бабушки, и бесконечные представления кавказского командования к награждению Михаила, и литературная слава поэта, продолжавшая расти.
Вот как описывал свои злоключения в Петербурге сам Лермонтов в своём письме Дмитрию Сергеевичу Бибикову, товарищу по службе на Кавказе, с которым он в Ставрополе жил под одной крышей (приведено в сокращении):
«Милый Биби. Насилу собрался писать к тебе; начну с того, что объясняю тайну моего отпуска: бабушка моя просила о прощении моем, а мне дали отпуск; но я скоро еду опять к вам, и здесь остаться у меня нет никакой надежды, ибо я сделал вот такие беды: приехав сюда в Петербург на половине масленицы, я на другой же день отправился на бал к г-же Воронцовой, и это нашли неприличным и дерзким. Что делать? Кабы знал, где упасть соломки бы подостлал… 9-го марта отсюда уезжаю заслуживать себе на Кавказе отставку; из Валерикского представления меня здесь вычеркнули, так что даже я не буду иметь утешения носить красной ленточки, когда надену штатский сюртук. Я был намедни у твоих, и они все жалуются, что ты не пишешь; и, взяв это в рассмотрение, я уже не смею тебя упрекать. Мещеринов, верно, прежде меня приедет в Ставрополь, ибо я не намерен очень торопиться; итак, не продавай удивительного лова, ни кровати, ни седел; верно, отряд не выступит прежде 20 апреля, а я к тому времени непременно буду. Покупаю для общего нашего обихода Лафатера и Галя и множество других книг».
В Петербурге Лермонтов в итоге задержался дольше дозволенного – не два, а три месяца. Возможно, судя по письму, ему удалось добиться возвращения своего в Чечню. Таким образом, 9 мая поручик прибыл в Ставрополь. Здесь официально было дано подтверждение, что Михаила отправляют на левый фланг Кавказской линии, т.е. поэт возвращается к генералу Граббе. И, видит Бог, если бы он прибыл к Граббе, влившись в ряды очередной военной экспедиции, у него по парадоксальным законам Кавказа было бы больше шансов пережить 1841-й год. Но всё сложилось иначе…
По дороге в штаб генерала Граббе Лермонтов тяжело заболел лихорадкой. Доктора, осмотревшие поручика, настаивали, чтобы он остался ненадолго в Пятигорске. Командование дало своё разрешение на задержку офицера по медицинским показаниям. Пятигорские медики были ещё более безапелляционны в своих выводах после осмотра Михаила Юрьевича – «одержим золотухою, цинготным худосочием, сопровождаемыми припухлостью языка и ломотою ног». Несмотря на двадцать горячих минеральных ванн и прочего, Лермонтову лучше не стало. Врачи констатировали: «Приостановка лечения и неблагоприятные условия бивачной жизни могли повлечь пагубные последствия для здоровья».
Лермонтов остался в Пятигорске на лето. Пользуясь внезапным отдыхом, Михаил Юрьевич погрузился в поэзию. В Пятигорске увидели свет такие стихотворения, как «Тамара», «Сон», «Морская царевна», «Пророк», «Выхожу один я на дорогу» и другие. Несмотря на то, что Лермонтов всё чаще появляется в обществе, по написанным в этот период стихам видно, что он необычайно одинок. К тому же его острословие ничуть не угасло. Таким образом, ссылка, которой не было конца, порой напускная бравада и едкость острот, одиночество – всё это вело к трагическому финалу.
на званом вечере в доме Верзилиных Лермонтов снова начал острить по поводу вида Мартынова, называя его насмешливо «homme à poignard», т.е. «человек с кинжалом». Мартынов, в самом деле, вечно носил с собой за поясом кавказскую каму, будь то бал или ужин. Боевое оружие в такой ситуации казалось театральной бутафорией, поэтому такие едкие замечания вывели наконец Мартынова из себя. Бывший майор бросил фразу, что найдёт способ заставить поручика замолчать. На это Михаил Юрьевич спокойно ответил, что пусть лучше действует, а не сотрясает воздух, намекнув также, что от дуэлей он никогда не бегал.
В итоге вечером 15 июля (по стар. ст.) 1841-го года у подножия горы Машук сошлись Лермонтов и Мартынов. Выстрел бывшего майора оказался точным. Пуля прошла навылет под сердцем, мигом убив великого поэта.
Через два дня после гибели Лермонтова при стечении невиданной ранее в Пятигорске толпы начались похороны. В тот момент в городе присутствовали представители всех полков, в которых Михаилу Юрьевичу довелось служить или бывать «в делах». Его гроб несли Николай Лорер от «тенгинцев», Александр Тиран от лейб-гвардии Гусарского полка, Александр Арнольди от Гродненского полка, а Сергей Безобразов — от Нижегородского драгунского. Хоронили Лермонтова в предгорье Машука, одетого в мундир офицера Тенгинского полка. Позже, правда, прах по просьбе бабушки был перезахоронен в Тарханах.
Через две недели, словно злая насмешка волокиты нашего чиновничества, из Петербурга пришло уведомление, что император отказал Лермонтову в награждении его орденом Святого Станислава 3-й степени за храбрость, им проявленную в экспедиции 40-го года и за бой при Валерике.
По статьям автора Восточный ветер на портале topwar.ru
