И смех, и грех на афганской войне

И смех, и грех на афганской войне

О методах обогрева палаток на афганской войне
Война штука странная, всё на неё не так. Некоторые на войне не бывавшие думают, что это взрывы и стрельба, а на войне бои недолги, а есть ещё жизнь, и в не всё как всегда, и скука, и трудности, и радость, и смех. В Вооруженных силах СССР/России существует точная до невозможности поговорка – Кто в Армии служил, тот в цирке не смеется. Ну, типа уже не смешно. Вот и попробую вспомнить свои и чужие эпизоды той войны.
Середина февраля 1980 год. Предместья Герата, лагерь 101 мотострелкового полка. Лагерь стоит в поместье какого-то богача, эдакий квадрат из плотно посаженных сосен размером пятьсот на пятьсот метров в голой степи перед горами. Поместье называется Калаи-Мир-Дауд, и его по краю пронизывает трансафганская магистраль, она же «бетонка», в строго в центре стоит одноэтажная вилла с бассейном. От трассы до виллы меж сосен идёт дорога, а по краям дороги плотно стоят палатки полка. Внутри поместья к слову все не постились, и часть палаток и само собой парк боевых машин стоят рядом с «лагерем под соснами», как мы его обозвали.
Рядом с дорогой стоят палатки разведроты, напротив нас палатки танкового батальона. Известные на весь полк умельцы, танкисты почти в каждой палатке воткнули по «солярису», дабы пришло понимание дальнейшего необходимо объяснить читателю незнакомого с этим изобретением веселого солдатского ума.
В Афган мы вошли при полном отсутствии палаток. Спали, кто как мог, пехота в которой в самые первые, зимние месяцы войны спала в кузовах тентованных ЗИЛ-131, вповалку, тесно прижавшись друг к другу. Танкисты до получения палаток дрыхли в танках, а мы разведка спали либо в машинах – БМП и БРДМ, либо на земле укрываясь маскировочными сетями. Потом нам привезли 10-местные палатки. К ним полагалась печь-буржуйка, сантиметров двадцать в диаметре и сантиметров в 60 высотой. Одним словом, маленькая. Топили мы их саксаулом. Более энергетического вида топлива я более не видел. Двух кусков саксаула длинной в те же двадцать и толщиной в пять сантиметров хватало на палатку отделения на ночь. Но и колоть его, этот самый саксаул – сплошное мучения, потому как колоть его предельно сложно – он именно колется, в смысле раскалывается, но никак не рубится. Твёрдый и волокнистый, гад.
С первыми десятиместными палатками кто-то из танкистов то ли придумал, то ли вспомнил «солярис». Что это? Толстая труба, сантиметров десять – двенадцать в диаметре, высотой в два и больше метров, с одной стороны заваривается наглухо, и где-то на высоте пятьдесят – шестьдесят сантиметров сбоку сверлиться дырочка в один сантиметр. Потом в дырочку заливают соляру. Отсюда и название агрегата. Практически до самого отверстия. Теперь, самое тяжелое – поджечь факел. Для этого в дырочку суют скрученную бумагу, лучше газету дают ей напитаться солярой и поджигают её таким образом, чтобы рано или поздно соляра внутри трубы начала парить и в итоге загорелась. Воздух для горения попадает в трубу через всё тоже отверстие в боку, соляра горит только верхний слой, а потому система стабильна и высокоэффективна. Всё, дальше про устройство можно забыть «дней на несколько», пока всё топливо не выгорит. Говорят, что кто-то дозаправлял «солярис» на ходу, но тут точно не скажу, ибо в наших палатках подобных шайтан-труб не было.
Горит «солярис» сильно, так сильно, что от отверстия куда попадает воздух и выше труба светится тёмно-красным светом в темноте.
О методах оформления внутреннего пространства полевых лагерей в 40 Армии
Мой хороший друг воевал в Афгане в 56 ДШБ. Сами они свою доблестную во всех отношениях бригаду называли не иначе, чем «Пятидесяти шестилитровая душевная больная». Знаете ли, доля самоиронии на войне бывает полезна. Но количество залётчиков в бригаде и впрямь было излишним. Эту дурную наследственность вероятно задал части первый командир бригады в Афганистане – полковник Плохих Александр Петрович. Тот ещё залётчик был, но, впрочем, не о нём.
Итак, ситуация – народ уходит на караван. Берут. Шмонают. Находят немного оружия, немного денег и наркоты, и какие-то мешки с породой. Ничего особо не поняв, собирают трофеи, пленных и везут в Гардез, где бригада в тот момент базировалась. Там сдают все по описи прапорщику старшине роты и спокойно возвращаются к несению службы.
Прапорщик человек ушлый, но отнюдь не просвещенный, не понимая на хрена орлы перлы сквозь горы кучу каких-то каменюк, и не найдя им лучшего применения делает из них бордюрчик из палаток роты до плаца. Красиво так получилось.
Прошло три с лишним месяца, и вдруг… Из Москвы прилетает делегация сразу в десяток больших погон. Все, прямо с вертолётной площадки, давай орать, руками машут, требуют к себе командира бригады и вообще…
Пока с прибывшими общался командир и его ближний круг всё бы ничего, а тут вылетают члены комиссии из штабного модуля и бегом в роту нашу злосчастную и командиры роты начинают нагибать, мол где? Командир роты на задаваемый вопрос ни сном, ни духом, зовёт старлея командира группы, что брала караван несколько недель назад. Пока выяснили о каком именно караване идёт речь, пока поняли, что ищут московские товарищи на пыльных просторах Гардеза – пошли наконец к нашему прапорщику. И задают сакраментальный вопрос – «Отвечай, злодей куда спрятал драгоценности?»
Тот понять не может о чём его спрашивают, а когда понял пальчиком показывает на бордюрчик и говорит – забирайте, раз нужно.
Одним словом, на бордюр к роте пошли чистейшие друзы бадахшанского лазурита, по цене по десять баксов за грамм. Набралось таковых согласно описи около тонны.
О вкусах не спорят, или о крабах
Я по жизни ни крабов, ни раков не люблю. Во-первых, о вкусах не спорят, а по мне не вкусно, во-вторых пиво куда вкусней идёт под самсу, ну в самый крайний случай под копчённую рыбу, и никакой вяленной. Но это опять же jedem das seine, то «есть каждому своё». Тут меня понять можно, из Азии я, где рек, раз и вторая, точнее Аму и Сырдарья. А вот большинство солдат 101 мотострелкового полка, особенно призванных их России или Украины встретили крабов Гератского оазиса с невероятным воодушевлением. Ну, как же деликатес! И что там такого деликатесного, я до сих пор не понял. И тем не менее крабов рядовой, сержантский, а то и лейтенантский личный состав азартно ловил из Гереруда и всех прилегающих к нему арыков и каналов и варил в солдатских котелках.
Тут надо сказать, что само появление крабов в реке посреди Евроазиатского суперконтинента уже чудо, ну или по крайней мере загадка природы. Представьте себе, река, берущая начала высоко в горах, на высотах порядка трёх и четырёх тысяч метров, и исчезающая в пустыне без остатка несёт в своих водах совершенно океаническую форму жизни. Ладно я мог бы согласиться, что от хреновой жизни любой краб начнёт вместо солёной воды использовать в качестве основы жизни пресную, но как он туда попал? А ведь до ближайшего океана в любую сторону не менее тысячи километров. Варианты зоологов о переносе икры водных обитателей птицами вынужден отвергнуть с ходу. Там не просто две недели полёта для просто птицы, но ещё полёт через пустыню Гильменд, а это и для современного человека не просто.
Одним словом, ситуация. Лето 1980 года. Танк третьей танковой роты танкового соответственно батальона несёт службу по охране стратегически важного моста через реку Гереруд, главной водной артерии вилаята (провинции) Герат. Несёт по одну сторону моста стволом в сторону моста. К танку подъезжает и пристраивается на обочину БТР пехотной роты. Народ с радостным гиканьем прыгает с брони и несётся в прохладные воды реки. Температура воздуха около 40 градусов выше нуля по шкале господина Цельсия, так что водные процедуры – то, что доктор прописал. Искупались, повалялись на бережку, несмотря на настойчивые попытки танкистов отговорить, попробовали рыбу глушить гранатами. Успех нулевой, как в том «Ералаше» – Тут рыбы нет. Кто-то в прибрежной траве увидел краба и тут началось…
Через час суеты крабов набралось с треть ведра, коим в лучшие времена мыли бронетехнику. Организовали костерок и принялись варить добычу.
Танкисты наблюдают за происходящим с ноткой отстраненности и превосходства, мол нам эти ваши крабята…
А надо заметить, что краб гератский мелок до жути, самая крупная наблюдаемая мною особь за год пребывание в этом прекрасном городе не достигала пяти сантиметров в диаметре.
Тут к нашему танку подъезжают на чём-то издали напоминающему легковой автомобиль местные коммивояжёры. Весёлые парни лет двадцати пяти при небольших бородах, громогласные, запанибратские все такие. Выносят из машины, ширпотреб как его понимают афганцы, ну там всякие часы, дешевка японская (Китай в те дни был ещё под Мао Цзе Дуном и ни о каком капиталистическом производстве в нём не было и речи, а вот Япония в те дни как раз-таки дешевки выпускала немало), однокассетные магнитофоны, приёмник National и прочая. Тут надо пояснить, что дорога и мост на высокой насыпи, а река и что-то типа пляжа метров на пять ниже, и пехотная жизнь там движется по своему сценарию.
На громкую полурусскую, полутаджикскую, полуанглискую, полунемецкую речь отреагировали доблестные пехотинцы всея гератского полка. Поднимаются наверх, а там если не торжище (нечего было с нас взять), то точно рекламная акция. Часть пехоты полезла в свой БТР за материалами меновой торговли, а часть видать такая же нищая, как и мы танкисты опять потянулась вниз. Вероятно, утешая себя тем, что солнце, воздух и вода, куда большие им друзья, чем шмотки на дембель.
Через совсем малое время, минут на пять, на большое просто не хватило товаров на обмен, более богатого набора товаров на обмен у пехоты не нашлось. И как положено гостеприимным хозяевам пехота позвала торгашей на званый обед. Нас, впрочем, тоже позвали, иначе откуда я взял эту историю.
Дальше всё развивалось быстрее молнии. Только все спустились к бережку и подошли к костерку, кашевар, в лице пацана не высокого роста, вынул ведро из костра и торжественно поставил его посреди импровизированного стола. Пехота, предвкушая мняку уселась на предварительно расположенные вокруг бревнышки, изображающие скамейки. Гостям предоставили лучшие места, и это при том, что за столом поместились далеко не все.
И вот в самый торжественный момент повар с одухотворенным лицом вытаскивает двумя солдатскими ложками как щипцами красных отварки крабов, и тут одного из афганцев стошнило прямо в центр «стола». Другие, впрочем, тоже не проявили энтузиазма и начали эту самую тошноту изображать всем своим видом.
Пехота, да и мы в тот момент, в конце мая 1980 года просто не знали, что для афганцев есть такое нечистое животное как краб, который как известно кормится падалью всё равно, что нам есть жабу. Без соли. Живой.
Мы, танкисты ржали в голос. Но смешнее всего выглядел сам повар. Пацан был явно откуда-то с Приволжья и с глухой деревни, и с полным отсутствием эмпатии. Он просто не понимал, что происходит и не торопясь под ужимки и мнимую тошноту афганцев не торопясь ломал щупальца крабиков и сосредоточено высасывал из них мясо.
Как я кормил экипаж сторожевым бараном
Говорят, китайцы про себя любимых говорят, что едят всё, что на четырёх ногах, кроме столов и стульев, и все, что летает, кроме самолётов и вертолётов. Русский солдат существо в принципе неприхотливое в еде, и тут перловка главный аргумент, но всё же с чудесами восточноазиатской кухни знакомый слабо, да и не рвущийся в бой, когда стоит вопрос есть или не есть, например, змеюку.
Но, однако, голод не тётка и довелось как-то нашему доблестному экипажу поголодать. Ситуация вышла смешная, правда не для нас. Танк с экипажем командование полка, батальона и роты позабыло. Как позабыло мы уже потом выяснять не стали, вероятно кто-то приказ отдал, другой его на нижестоящую инстанцию передать/продублировать забыл, вот и посчитали одни, что танк с экипажем в подчинении командования полка, а другие, что, выполнив задачу танк уже два в расположении части загорает.
В любом случае посредь операции, полковое начальство даёт команду, мол видите кишлак, мы киваем головой, так вот езжайте к нему, встаньте на пригорке, там кишлачный комитет просит поддержать его, а то душманы заели. Дали частоты для связи, время выхода в эфир и уехали.
Ну нам сказали, мы делаем. Подъезжаем, встаем на пригорке. Строго под нами пруд, эдак метров тридцать на пятьдесят, сразу за ним первые улицы кишлака. Ждём союзников, ну представителей кишлачного комитета. Нет, день, нет два дня. Ну мы и успокоились, наверно, когда будет надо сами подойдут, наше же дело в нужный момент подсобить огоньком.
Однако, прошла неделя никого нет, запасы, выданные из расчёта три дня войны, понятное дело закончились. Мало того закончился и наш внутренний экипажный НЗ, осталось лишь топлённое масло, которое хранили в какой-то жестяной банке. Однако, без хлеба и оно как-то не особо лезет. Пошли в кишлак за хлебом. Афушки, ну афгани, в экипаже немного были. Заходим спрашиваем хлеб в первом же от края деревни доме. Как ни странно, вышла женщина, молодая, красивая без паранджи. Хлеб дала четыре лепешки, денег не взяла. Ладно ещё живём немного. Прошло ещё три дня опять идём кишлак. Идём, как и в первый раз со стволом наперевес. Он к слову на экипаж один, как и положено по штату АКМС. И у первой же калитки по нам влупили из двух стволов. Отпугнули. Хотели бы убить – убили бы, шансы были все. Мы прибежали на танк сидим дрожим, мол, и где этот комитет гадский? Попробовали выйти на связь вне очередного сеанса, как была тишина в эфире, так и остаётся – далеко. Попробовали выйти на частоты роты, потом батальона и тут только поняли, что мы одни. Аккумуляторы на танке не то что свежие, а откровенно дохлые, в баллонах воздуха никогда отродясь не было, и чтобы запускать движок для зарядки аккумуляторов ещё и соляра нужна, а мы её за неделю «стояния на водах» тоже почти всю израсходовали, всё-таки нас выдернули посреди рейда. В общем ситуация патовая. И еды нет, от слова совсем.
Тогда мы спускаемся к тому водоёму, что гордо именуется прудом и решаемся глушить рыбу. Из двух гранат, что положены на танк одна уходит на неглубокое дно прудика и, как ни странно после фонтана воды на поверхности всплывает штук двадцать карасиков, сантиметров десять длинной. Мы их аккуратно собрали и сварили уху без ничего. Ещё через четыре дня голодуха достигла своего апогея, а вблизи нас на свою голову пацан-пастушок повёл стадо коров и баранов. Каюсь, но с голоухи чего не сделаешь – вежливо, но с автоматом в руках отжали мы одно барашка. Разделывать животных, как оказалось кроме меня никто не мог, а у меня был кроличий довоенный опыт. Ладно кролик от овцы отличается не многим, разделали, сварили, даже без соли, и в первый раз за неделю легли спать сытыми. Прошла ещё неделя и голод стал совсем сильным, еды не было никакой, стада уводили подальше от наших глаз, в кишлак мы тоже не пытались войти, просто валялись в танке и только тащили ночные дежурства. Топлива не было, заряда в аккумуляторах тоже, ни связи, ни возможности уехать.
Утром мне довелось стоять свою смену. Я в Афгане всегда стоял с трёх ночи до шести, а порой и до восьми, пока не проснётся народ. И вот, приходит часов в шесть утра на край танкового окопа, что мы вырыли в самом начале, местный волкодав. Стоит такой на бруствере и медленно не торопясь, с таким чувством хозяина гавкает на меня. И хотя от меня, сидящего на краю командирской башенки и до этого пса всего ничего, метра полтора, я его, что есть моих сил игнорирую. В конце концов мне это надоело, я вытащил наш один на всех автомат поставил на одиночный, догнал патрон в патронник и выстрелил этой гадине строго в лоб. Пёс повёл себя после выстрела предельно странно. Он отступил от того места, где стоял на полшага и аккуратненько лёг, положив голову на передние лапы, как будто лёг спать.
В общем лежит он пять минут, десять, а я всё боюсь поверить, что он мёртвый, хотя и вижу аккуратную дырку строго посредь лба. Кстати, народ внутри танка на выстрел даже не дёрнулся.
Решившись наконец вылезти из танка я для начала толкнул этого пса, и только убедившись, что он точно мёртвый, я наконец вылез.
Тут передо мной встал вопрос, и что дальше? Тут я вспомнил своё ташкентское происхождение, и что Ташкенте живут корейцы, которые готовят кодя и кукси на собачятине. Оно, конечно, не сравнить щенка пуделя со старым алабаем, а корейские блюда с кучей приправ с просто сваренной без соли собачатиной, но я решился. Тем более жрать хотелось.
Я подвесил волкодава за задние лапы к стволу танка, предварительно опустив его. Потом ствол поднял, и бросив старый кусок брезента под тушей, довольно быстро освежевал её. Потом выкопал яму, и закопал отходы моего мясного производства, а тушу разделал. Потом быстро устроил экипажный казан на очаге и начал варить мясо. Ни соли, ни масло у нас давно не было.
Одним, словом, к моменту, когда мужики повылазили из танка еда, была готова. На вопрос, что за мясо, я ответил просто,
– Сторожевой баран.
Эту старую ташкентскую шутку никто из мужиков не знал и продолжали наяривать мясо со страшной силой.
И только после полного насыщения наконец вопрос повторили, мол откуда баран-то?
Я объяснил, что сторожевой баран, это такая шутка и так говорят про собак, которых подали к обеду. Сначала не поверили, я сказал не верите можете раскопать яму с отходами.
Что тут началось, один стал изображать позывы рвоты, другой тут как-то загрустил, третий стал делать вид, что ему совершено всё равно.
В общем не прибили, и то спасибо.
Потом, дня через три на горизонте запылила колона нашей техники, мы добежали и договорились о топливе и так прибыли в полк. Там нашего отсутствия не заметили, вроде ничего и не произошло.
О роли матюгов на войне
Как известно, связь в современной войне вещь необходимая, однако, хреновая связь – это, наверное, куда хуже её отсутствия. Рассказывал мне один мой друг, как это бывает.
Ситуация. Идёт операция в зелёнке. Бравые спецназовцы сосредоточено работают по кишлаку. Уже почти прошли с прочесыванием небольшой кишлак и собрались было переходить на следующий, как вдруг из кяриза на краю кишлака выскочило трое духов и в дуру, или от того, что ослепли с темноты давай палит в спецуру в лице передового отряда в три человека. Да, от такого невежливого отношения слегка опешила, и на всякий случай ответила. Как потом оказалось их тоже было троё, и эта троица шла к своим из соседнего ущелья с новостями, ну, типа курьеры, или посыльные из штаба. А кяриз как раз выходили в стыке между двух кишлаков. Ну, знаете, как это бывает в Афгане, когда воды мало, ущелья узкие, и народ селится тесно прижимаясь друг к другу, да так, что порой не поймёшь, где заканчивается один кишлак и начинается второй. Одним словом, на пострельбушки как тот Саид на звук сбежались товарищи с обоих сторон, то есть спецназовцы к своим, духи к своим. Только вот оказалось так, что группа наших, что нашла духовских связных оказалась между этими тремя, которых, правда после первых же очередей стало только двое и самой бандой, что резво подошла со стороны того, кишлака, что спецназ лишь собирался чесать следующим.
Ситуация, знаете ли красивая, как торт Наполеон, всё слоями. Наши по семейной традиции вызывают низколетящую винтовую авиацию в лице «восьмёрок», те, как ребята, дисциплинированные прибыли примерно к середине встречи и спрашивают, мол «кого мочить».
Среди спецуры как обычно один заточен на общение с авиацией, говорит сейчас переключу на ту группу, что духи зажали. Что там было с переключением никто так и не понял, но связь с бортами резко просела по качеству.
Орёт радист тех троих, что мол мы за большой каменюкой возле реки и рядом с нами большое дерево, а куда ударить укажем трассерами, но летун и половины не разобрал и решил, что именно туда, в эту каменюку и надо лупить.
После того, как ведущий вдул небольшую эдак штук в шесть серию НУРСов в направлении «главного» удара, в эфире раздался такой мат, с таким эмоциональным накалом, что ведомый этот информационный посыл разобрал и решил по камню всё-таки не стрелять. Второй заход был не быстрым, так как ущелье было очень узким и вертушками пришлось делать набор высоты, и лишь потом делать развороты и возвращение на боевой курс. За эти три минуты, все стороны конфликта успели обменяться любезностями и информацией и следующий залп положили в нужное место.
Одним словом, если вас, друзья подводит связь, переходите на общепринятый в России русско-матерный и связь наладиться.
Восток дело, такое, тонкое
Всё-таки заграница для советского человека всегда была манящей. Странные чужие лица, языки, города привлекали наш народ изначально любопытный, но и поход по магазинам, он же будущий шопинг, за пределами Родины привлекал не меньше. При всей бедности Афганистана в магазинах, они же дуканы можно было найти практически все. Как в своё время в песне пелось «от недельки до движка от вертолёта», всё можно было купить в объектах торговли нищего Афганистана – были бы у тебя деньги. Вот с деньгами-то у русского солдата были всегда проблемы. Так как приехать из-за границы и не привести с собой чего-то такого, заграничного было «полный западло», то добывать деньги на покупки и приобретать дембельские товары было главной задачей солдата на последних полгода службы. Опять же добывать их можно было законно, полузаконно и совершенно незаконно. Последнего метода, правда побаивались, а первые были практически невозможны, и потому процветали серые схемы обогащения.
Среди них, экономия топлива была чуть ли не самой распространённой, так как бензин афганцы брали всегда охотно, особенно если тот поступал к ним вместе с отличными (с их точки зрения) советскими канистрами. Наэкономить бензин, ну или соляру, было порой нетрудно, прихватизировать канистру с машин соседней роты было чуть ли не делом чести, а вот чтобы продать всё это добро надо было ехать на рынок. Предположим, срослись добыча трофеев, ну у тебя есть бензин в соседской канистре, которую руки чешутся продать ушлому дукандору, но вот как к нему попасть?
Вариантов было немного. Первый, попросить за часть прибыли разведку, которая по своим делам моталась в город часто. Второй, подъехать к дукану и быстро договориться об обмене без денег во время операции. Третий договориться с кем из своих офицеров, ну типа они по приказу едут, на самом деле на рынок. Вероятно, были и иные методы «рвануть на затарку», но я их не знаю. Главное – у тебя всё срослось и вот ты весь из себя счастливый входишь в дукан.
Надо тут заметить, что все вышеперечисленные операции по добыванию денег или материальных ресурсов для меновой торговли сами по себе несколько поводов для написания рассказов серии «И смех, и грех на Афганской войне». И ночные дежурства на броне с целью не допустить воровства канистр или запасок, и подкручивания карбюраторов с целью сэкономить бензин, и мухлёж зампотехов с целью списать подольше соляры – это само по себе повод постебаться, но всё-таки речь о другом.
Надо заметить, что у афганцев, особенно, когда дело касается зарабатывания денег, способность к языкам колоссальная. Уже через полгода нашего присутствия в стране, большинство дукандоров сносно говорило на русском, а фраза «давай-давай», была на устах местных пацанов уже на второй день после ввода войск. Так вот, только заходишь в дукан и приветствуешь торгаша традиционным «читурасты», как он тебе тут же в ответ на практически чистом русском «Заходи, брат, как твои дела, как здоровье, что хотел купить?». Что и говорить, располагает. Дальше идёт торг, без которого можно человека, извините, дукандора, обидеть. Ибо после того как он тебя три раза обдурить, и обведёт, и впарит туфту, человеком его называть язык не повернётся.
И вот ситуация. Подъезжает к дукану, на самом краю базара тентованный ЗИЛ-131, из него выбирается молодой лейтенант, в ещё невыгоревшей форме, и ушлый сержант. Водила остаётся в машине, ибо, в дукане никто клиента не тронет, но машину на улице, без присмотра через три минуты узнать не сможешь, открутят всё что успеют.
Внутри следует следующий диалог.
– Али, вот новый командир у нас, ему нужен японский двухкассетник, дублёнка на него и шесть пачек Мальборо, сделаешь?
– Алёша-джан, обижаешь, конечно сделаю. Все есть. Чем платить будешь?
– Афгани, немного реалов, чуть-чуть долларов, ну и две канистры.
– Соляра или бензин?
– Бензин.
– Бензин хорошо. – он кричит пацана помощника и отправляет его сделать чай гостям.
– Немного посидите, чай попейте, я соберу заказ.
Лейтенант нервничает.
– Он нас не спалит?
– Ему не выгодно терять клиентов, а с нашими у него дел нет.
Дукандор Али возвращается, пацан наливает чай и ему, он начинает расспрашивать как дела у Алёши дома, как служба идёт, и прочая вежливая чепуха. В конце концов, когда вежливости соблюдены сержант, начинает.
– Али, ты уважаемый купец, но ты и нас пойми, у нас мало времени, скажи, что это будет стоить.
– Алексей, ты знаешь, как я тебя уважаю, и только для тебя 20 000 афгани за всё.
– Али, ты носишь такое святое имя, побойся Аллаха, это же очень много…
Тут начинается главная часть представления – торг, в конце которого, выпито три чайника чая, ценник опустился до трети от первоначальной цены, лейтенант доволен как слон, Али доволен как настоящий дукандор, ибо наварил процентов пятьдесят сверху, а сержант Алёша, знает, что с этого клиента ему на счету Али капнет ещё пять процентов от суммы покупки. В конце, Али делает всем по небольшому подарку включая водилу, сидящего в машине.
Уже возвращаясь в полк, лейтенант на всякий случай спрашивает у сержанта.
– Лёх, а ничего, что мы на базар в одной машине без охраны? Не стрёмно?
– Товарищ лейтенант, рынок контролируется Исмаил-ханом лично.
– Главным бандитом города?
– Ага.
– Так, тем более опасно.
– Нет, совершенно безопасно. Любая сделка приносит ему пять процентов. Откуда он денег возьмёт на войну если рынок перестанет торговать.
– Так, что мы платим деньги, чтобы нас на них стреляли, а они торгуют с нами и нами же воюют.
– Ну, типа того. Восток дело, такое, тонкое.
О «кулибиных» на войне
На войне смекалка первое дело. А советскому солдату всегда помогала ещё и техническая смекалка. Говорить о том, что перевязывать магазины Калашникова изолентой я не буду, потому как дурацкий совершенно способ, и те, кто его придумал, практически тут же о нём и забыли. Ну, просто не удобно, ни ходить с таким, позволения сказать стволом, ни воевать. Подсумок удобнее. А вот иные способы не только придуманы были прямо на поле боя, но и тут же подхвачены производителями. Итак, вспомним некоторые из них.
В конце января 1980 года и до середины февраля в 101 мотострелковом полку проходил первый рейд на Калай-Нау. Проходил надо сказать по-суворовски, то есть перевал Банди-Сабзак переваливали в последние дни января, когда нормальный душман своего алабая на улицу не выпустить. Толщина снежного покрова на самом перевале достигала 14 метров, и как мы там прошли два километра самой высокой точки перевала в 2517 метров над уровнем моря, ни пером, ни русским матюгом не описать. Ну да ладно, пока не о нём, не о самом перевале. Ситуация. Идём мы в составе разведвзвода (4 БМП), танкового взвода (четыре Т-55 плюс один афганский Т-54), батальон пехоты на ЗИЛ-131, один БАТ (большой артиллерийский тягач, если, что не знает), КШМка гусеничная и пара БТР-60, по-моему, пехотного батальона. Вся эта махина движется в направлении перевала по левой стороне узкого ущелья, а тут справой стороны, какие-то басмачи, едрить их об колено, решили изобразить из себя борцов на веру, ну и пальнули по нам из винтовок. Наш народ исключительной горячности и немереного количества боеприпасов решили ответить обидчикам и открыл стрельбу в их направлении. Однако, просто оголошенной автоматной стрельбы народу показалось мало, а стрелять из орудия «Гром», что стоит на БМП-1 (а других бээмпешек в тот момент в полку и не было) под углом в 70 градусов к горизонту как-то не получается. Нет такого подъёма у ствола. Тогда наши доблестные разведчики в течении минуты сбегали к пехоте, прихватили у неё АГС, который «Пламя», вместе с расчётом и парой коробок с гранатами и кусок толстой железной проволоки, что в избытке валялась в кузовах ЗИЛов (как везли на ЖД-платформах, так и побросали) и прикрутили гранатомёт к башне БМП. Затем открыли стрельбу и заткнули наконец любителей пострелять в советского солдата.
Ротный посмотрел на грубую конструкцию, раскоряченную поверх башни БМП и распорядился впредь не снимать. А следующая БМП-1, что пришла в полк взамен подорванной на фугасе уже имела заводской кронштейн для крепежа АГС-17.
Затем на самую неподходящую технику стали ставить самое неподходящее вооружение, как кассеты НУРСов на БТР и БРДМ, ЗСУ на шасси бортовых грузовиков, а уж потом духи развили эту тему до джихад-мобилей на базе джипа с ДШК.
На самом деле историки техники, могут сказать, что зенитная пушка, или крупнокалиберный пулемёт на шасси грузовика были ещё в Великую Отечественную и будут правы, но мы в тот момент, в 1980-ом году об этом не думали и прикручивали то, что могло помочь на войне, а не об открытии нового типа вооружений.
Тоже касалось и обвесов на танках. Когда количество гранатометов у духов превысило все разумные пределы, а танки всё ещё были без активной защиты, все стали применять противогранатные кроватные сетки, потом на «шестьдесятдвойки» стали ставить промышленные «брови Ильича» и пошло-поехало. Одним словом, только война двигает военные технологии.
О почте на войне
Говорят, что на войне есть всего две радости – баня и почта. На счёт бани может кому-то и везло, но точно не тем, кто в Афган входил в начале 1980 года. Лично я последний раз в 1979 году искупался 9 декабря 1979 года, а первое купание (не помывка, замечу) было 14 мая 1980 года. Вот такие полгода без бани. Мало того, что без бани, так ещё не раздеваясь не разу, просто не было такой возможности. Про санитарию я промолчу, потому как вша и война братья-близнецы. Но выжили.
Однако, речь всё же пойдёт о другой радости, о почте. Последнее письмо из СССР домой я успел отправить тогда же примерно, когда и в последний раз сходил в баню, то есть в начале декабря. Уже с 10 декабря в дивизии начались сплошные тревоги, а 14 дивизию вывели в преддверии ввода в районы запасного базирования, то есть в пустыню. Потом был ввод, потом беспрерывные тревожные выезды в Герат, в общем первое письмо я написал лишь в середине мая, ну то есть тогда же, когда и в первый раз залез в пруд искупаться. Конвертов ни гражданских, ни полевой почты в полку не было, а потому, когда нам сказали, что можно написать письмо домой, все ринулись писать в треугольнички. Самое интересное, что эта фронтовая форма письма пришла к нам ко всем сама собой и почти во всех полках одновременно. Конструкция примитивно проста, на одном листе школьной тетрадки пишешь письмо, потом его складываешь в треугольник, а лишняя полоска бумаги заворачивается во внутрь как если делаешь шапку из газеты. В итоге получается чистый треугольник на той стороне что без загиба пишешь адрес отправления, а мы в тот момент уже знали свой полевая почта воинская часть 51931 или кратко «в.ч. п.п. 51931» и адрес получателя знали все грамотные люди.
Видать фронтовые письма, что массово пошли из Афгане привели в такой шок и почты и райкомы партии, что уже через неделю во всех полках, по крайней мере, как я знаю нашей дивизии проблем с конвертами уже никто не наблюдал.
Мне понравилось в одном из своих фильмов, мой однополчанин и прекрасный актёр Евгений Сидихин сыграл ветерана Афгана и вставил в реплику своего героя полевую почту нашего полка для того, чтобы убедиться, что перед ним однополчанин.
Сорванная пьянка
Война – это тяжелая работа, связанная с риском для здоровья и жизни. Однако, на ней на войне есть ещё один фактор который вроде и не виден изначально, но здоровью вредит не менее – нервы. Помню после первого тяжелого боя мне протянули зажжённую сигарету – типа покури отпустит. Я тогда отказался, а ещё трое, кто выскочил со мной из-под огня, но до того не курил сигарету взяли и насколько я понял больше бросить курить не могли.
Нервные срывы после риска для жизни или сцен, которые равнодушно наблюдать нельзя – это защитная реакция организма. Взъерошенные нервы никак не могут успокоится и требуют покоя. Вот его и пытаются дать, как могут. Ведь из части в санаторий подлечить нервишки никто не отпустит, вокруг как была война, так и остаётся. В ход идут традиционные методы – спиртное, а порой и наркота, и не очень.
Знавал я прапорщика, который после боя заваливался в палатку и включал на кассетнике Manfred Mann’s Earth Band, альбом «Watch», впрочем, мы этот альбом тогда звали просто «Манфред Манн 78», по крайней мере так было написано на кассете. По-русски. Надо заметить медитативная музыка. Я альбом слушал и до армии, успел, но там в Афгане 1980 года он мне тоже, что называется «пошёл». Товарищ прапорщик никого на сеанс музыкотерапии не приглашал, но и не прогонял, в сорокаместной палатке места хватало и там, а иногда в курилке у палатки собралось человек по двадцать и молча слушали.
Но вернёмся всё же к выпивке. Организовать пьянку в воинской части никогда не было простым делом, но тяжелее всего в этом сложном процессе добыть спиртное. Путей было несколько. Первый заказать и купить у проезжающего автобата. Автобат, сквозь гератский оазис возил преимущественно топливо для частей дивизии, что стояли дальше на юг по трансафаганской магистрали. Нет, конечно возили и другие грузы, и боеприпасы, и продовольствие, и обмундирование для воюющей дивизии вези всё тем же автотранспортом. Но топлива, в наливниках было до фига. Так, что водка, купленная где-то в Кушке, в военторге или в гражданском магазине сначала попадала на нефтебазу в самой Кушке, как я потом узнал, её попытались сделать закрытой территорией, потом в бензобаках она проезжала таможню, потом во время короткой остановки в оговорённом месте её передавали страждущим «алкоголикам». И на каждом этапе, каждый на чьих руках эта водка успевала на своём пути побывать снимал с её стоимости свою мзду. Впрочем, всех это устраивало. Не устраивал только запах. Дело в том, что за время пути в бензобаках стандартная пробка пропускала соляру внутрь бутылки. Отсюда и без того противная на вкус водка начинала ещё и вонять соляркой.
Второй путь добычи спиртного заключался в её изготовлении. Причём тут опять же было два этапа, можно было просто гнать брагу и пить её как тот компот с градусом сухого вина, или гнать в самогон, с очищением последнего или такового. И всё это в условиях ограниченного пространства полевого лагеря и полнейшей конспирации. Впрочем, об этом я как-то писал в своём рассказе «Блиндажик».
Одним словом, ситуация. Некая рота в числе своих дедов решила отметить День Победы, как-то и полагается русскому человеку, то есть с наркомовскими ста граммами. Замутили брагу под кроватью на кишмише и с апельсиновыми корочками, да в сорокалитровом бачке из-под полевой кухни – то есть классика. Понимая, что брага, это вам не водка, и даже не самогон, решили перегнать продукт в что-то более крепкое. Тогда трое во главе со замкомвзвода старшиной по званию договорились с кухней о перегоне за десять процентов от объёма продукции. Ночью яки тати перенесли бачок в ПХД (пункт хозяйственного довольствия, если есть такие, кто не знает, или иначе кухня) к тому прапорщику, с кем договорились и через ночь опять пришли к нему за готовым продуктом.
Прапорщик извинился, что их самогон пока ещё не готов, так как прошлой ночью штабные проводили шмон, и они палится не хотели. Но сказал, что мол вот, прям сейчас всю и гонится. Мало того вынес кружку тёпленького и вонючего прям тут же на пробу. Попробовали, оценили, договорились прийти на следующую ночь. Пришли, прапорщик разводит руками, мол штабные вместе с замполитом опять провели шмон и всё изъяли, но он их не сдал.
Тут начался базар, мол мы за твои проблемы отвечать не желаем, мы по рукам стукнули будь добр. Прапор ни в какую. В конце концов делегация перестала требовать и начала просить, мол совесть имей, бачок мы потеряли, самогон мы потеряли, хотя бы литр налей. Поторговались, остановились на 750 граммах продукта. Замок, ну то есть, замкомвзвода, перенёс драгоценную тару в расположение роты, и все стали ждать момента торжества.
Днём 9 мая всё идёт как положено, построение полка, торжественные речи, награждения заслуживших, прохождение торжественным маршем. Вечером офицерский состав батальона удаляется в штабную палатку на продолжение праздничных мероприятий, но старики ждут. Они понимают, что приступать к распитию имеет смысл лишь часа в два ночи, а то и позже. И вот, наконец, всё готово, молодые выставлены на шухер и праздник начался. После традиционного «За Победу!» и «За дембель!» вышли перекурить, и тут чуть ли не бегом к палаткам роты бегут какие-то офицеры, кто именно в темноте не видно, но понятно, что шмон. Однако, все на местах, и всё быстро убирается с глаз долой. Праздник сорван, но зато и залёта нет. Ротный вызывает старшину к себе и начинает пытать кто пил и так далее. Дышать старшина не боится, так как, и заел выпитое конфеткой, и ротный сам явно под шафе. Так и есть пронесло.
– Ну, что? – спрашивают в палатке свои.
– Нормально. – пронесло отвечает старшина и тут наконец понимает, что за запах он учуял у ротного. Запах их собственного самогона.

Post Scriptum. Дабы не сложилось неверное впечатление от вышенаписанного поясню, что подобное действо было предельно редко, что у солдат, что у офицеров. За год службы у меня было примерно двадцать пять рейдов, первые три месяца в Афгане не было дня без тревоги и выезда в Герат, а часто их было две и три, и за год службы у меня была только 1 (одна) «пьянка», а у многих солдат не было таковой никогда.

Об архитектуре, фортификации и методах борьбы с ними
Сегодня хотелось немного поговорить об архитектуре, если это слово применимо к тому, что строят афганцы. Речь не идёт о новых зданиях в больших городах, хотя, что их там, так называемых больших городов. Таковыми можно считать вероятно, только центры Кабула, Кандагара, Герата, Мазари-Шерифа и Кундуза, прочие можно смело относить к средним и малым городам. Современная архитектура им уже не свойственна была в 80 годы прошлого теперь 20 века. Тут надо признать, что если я сейчас пишу об Афганистане, то это само по себе уже исторический экскурс, так как видел все, что видел 40 лет тому назад. Наверняка там многое изменилось, но почему-то сомневаюсь, что афганцы в своих кишлаках больших и малых стали применяться для стройки железобетонные изделия, гипсокартон и другие современные стройматериалы. Во-первых, потому, что они не дешевы, а большинство населения так и не разбогатело на фоне всех войн, что сотрясают страну, во-вторых местные материалы, такие как саманный кирпич и дерево.
Казалось бы, почему разговор зашёл об архитектуре, когда в заголовке стоит слово война? Всё просто, немалая часть того, что относится к понятию архитектуры нам во время боёв приходилось старательно разрушать, потому как ещё войти в крепость если она целая?
Кстати о крепостях, в нормальной жизни простого советского человека крепость твёрдо ассоциировалась со средневековьем, ну максимум с Первой Мировой войной, когда крепости ещё играли свою роль, но никак не с концом 20 века. Да, был пример Брестской крепости и мужество её защитников, но кто хотя бы слегка изучал военную историю, знал, что она создавалась как элемент второй линии обороны Российской империи в начале 19 века, потом после Революции перешла к полякам, а в 1939 году после Освободительного похода снова вернулась в лоно страны. Но крепости в Афганистане активно использовались в конце 20 века, да вероятно используются и сейчас в 21 веке. Вы скажете – анахронизм. Я бы не был столь категоричным.
Ситуация. Конец апреля 1980 года. Наша разведка вместе с пехотой афганцев должна взять небольшую, но весьма гадкую крепость. Крепость прямоугольная в сечении метров в сто длиной метров шестьдесят – семьдесят шириной с башнями по углам. Стена крепости высотой метров в шесть, глинобитная, как потом оказалось почти трёхметровой толщины. Со всех сторон крепость окружает голое поле метров пятьдесят. С двух башен, что смотрели на нас бил ДШК, а крепость надо было взять. Подошли танки, один сделал выстрел – результата нет, второй тоже, снаряды просто прошивают глину не взрываясь. Наш взводный – лейтенант Пётр Лабутин подбегает к танку и орёт танкистам, мол переводи взрыватель на осколочное действие. Повозились, опять выстрел – опять нет результата – на этот раз взрыв, облако пыли, а потом видно, что от стены отколупали сантиметров сорок. Выстрел в башни заставляет один из ДШК заткнуться, второй то ли струхнул, то ли патроны кончились, то ли ещё чего, но тоже молчит. Танкисты орут спорят с Петром о стене. Потом развернули технику и куда-то уехали.
Надо идти атаковать, но никто не идёт. Наши командиры не хотят нами рисковать, афганцы сами трусят. Их офицер, учился где-то у нас и через пень колоду говорит по-русски. Пётр Лабутин на него орёт.
– Мудак, поднимай, людей, я что ли за тебя, твою революцию делать должен? – это, кстати дословно. Так было смешно, что запомнил.
Лейтенант Народно-освободительной Армии Афганистана отмалчивается, его солдаты в бой идти не желают, а он не может их заставить.
Работают 120-милиметровые миномёты, но все их мины взрываются за стеной, и нам от этого немного толку. И тут на сцену выходит главный разрушитель всея Афганистана – «Шилка». Самоходная зенитная счетверенная установка делает короткую очередь, и после того как пыль рассеялась, мы видим в стене дырень в которую проедет «Жигули». Тут наше настроение резко поднимается, и мы под громогласное русское «Ура» влетаем в крепость. Пролетели эти метры как будто их и не было.
Ещё одна ситуация. Начало октября того же 1980 года. Крепость весьма своеобразная. Сама небольшая метров по семьдесят шириной, но по краям от стен в некоторой отдалённости от них стоят высоченные где-то метров в двадцать башни. Не особо толстые такие, но сверху сосредоточенно бьют пулемёты. Мы со своей третьей танковой ротой встаем как на танковой директрисе и так же сосредоточенно бьём по ним из пушек. Заряжающий по жизни не так уж много видит в бою – твоя задача снаряд снять с укладки, поставить взрыватель в нужное положение, снять колпачок взрывателя и кинуть сорокакилограммового поросёнка в пушку. Потом прижимаешься к погону башни в ожидании выстрела, а после него схватить горячую гильзу и укрепить её в укладку, дабы не мешалась под ногами. Да ещё следить за пулемётом, чтобы этот гадкий СГМТ не клинил, когда не надо. Во время стрельбы у нас люки не закрывались, к сожалению эжектор на стволе был то ли изначально хреновый, то ли в процессе засорились сопла, но мы его почистить так и не смогли, сколько не старались, и дым изрядно валил внутрь танка. Тут мне, что-то приказывают и я бегу к соседнему экипажу. Танки, как я уже говорил стоят как на директрисе, то есть по линеечке. Я бегу к танку соседей и тут происходит выстрел. Блин, пока я сидел в танке я как-то недооценивал громкость танкового орудия. И тут сквозь оглохшие перепонки слышу за спиной «Ура». Это пехота, расположившаяся зрителями позади танков, обрадовалась удачному выстрелу. Гляжу и впрямь стрельба в основание самой злобной башни в итоге дала результат – башня как в замедленной съёмке валится в примерно своей середине высоты. Выглядело всё как репетиция 11 сентября. Всё в пыли, а в конце остался только огрызок башни.
Что это я всё о войне да о войне – крепости скорее всё же элемент фортификации, чем архитектуры, а дома-то строят для жизни. Традиционная народная архитектура Афганистана очень хорошо заточена под климат. В доме с толстыми глиняными стенами тепло зимой, а самое главное прохладно жарким летом. Дома строят стена к стене, а потому теплоизоляция ещё больше. Да и степень защищенности от врагов тоже. Эта особенность построения кишлаков привела к тому, что дома у афганцев стоят отдельно от полей. Не знаю наш бы крестьянин не выдержал бы такого, чтобы дом тут, а поле там.
Вот такие зарисовки за тему архитектуры по-афгански.
О здоровом сне на войне
Любители вы поспать, как люблю поспать я? Может и любите, но, если, кто был на войне знает, что спишь там не когда сильно хочешь, а всегда, когда есть возможность.
На войне спишь где и как не получилось, под грохот танковых траков или взлетающий истребитель, рядом со стреляющей батареей гаубиц или в десанте грохочущей гусеницами БМП. Лишь бы была возможность. А ещё уши чётко среди грохота и какофонии вычисляют «чужой» звук, что заставляет подскакивать и быть готовым к любым неожиданностям.
Ночь с 27 на 28 декабря 1979 года. Собственно, день, а для меня ночь ввода войск. Границу я пересёк первым в нашем 101 мотострелковом полку, просто потому, что механик-водитель сидит в БМП первым, а начальник разведки полка капитан Красушкин Кронид Витальевич сидел на командирском месте, а моя 106-я машина пересекла границу первой. Так вот перед тем я три ночи можно сказать не спал вовсе. Попробуй тут уснуть, когда в сторожке КТП около пяти тепла, а на тебе только хэбе и шинелька и еды уже дня три не было. Я об этом писал в своём рассказе «Холодный день» https://shirshov-lib.ru/?p=372 Одним словом, идём мы по трассе ночью, где-то в три часа, а меня прямо в сон клонит со страшной силой. Одним словом, получил раз пять удар в спину, что б не спал за рулём, потом видать у Красушкина нервы не выдержали от такой езды, мы встали и дальше помню меня только теребят, мол лезь в десантное отделение – спи. Понятное дело меня долго упрашивать не пришлось. В относительном тепле, по укачивание машины я мгновенно уснул. Проспал три часа, а как будто неделю. Стоим на перевале через ВЭФ-202 офицеры слушают официальное сообщение о вводе на территорию ДРА ограниченного контингента Советских войск. История делается на глазах.
3 января 1980 год ротный, старший лейтенант Кравченко решил, что спать, скрючившись в БМП и БРДМ как-то не с руки, а палаток в полк ещё не привезли. Стояли просто колоннами в голом поле километрах в пяти южнее аэродрома Герат, но по правую сторону дороги ежели Союз позади. Палаток нет, но зато есть маскировочная сеть на каждой машине. Расстилаем на мёрзлую землю, один край подгибаем делая таким образом подушку. Все хором ложимся рядышком, а потом второй край масксети тянем на себя как одеяло. Блин, хорошо-то как. Масксеть «пустынка», она похожа на ткань бинта, такая же хэбэшная, но, конечно, грубее и цвета грязного песка – жёлто-коричневая. Ночью холод стал сильнее, а потому я натянул масксеть и укрылся с головой. Проснулся от того, что, что-то с силой давит на грудь. Отталкиваю и понимаю, что на груди, точнее на масксети лежит слой снега сантиметров в тридцать. Весело поспали.
Где-то в середине июня 1980 года. Сводная команда 101 полка в очередной раз пришла в Калай-Нау. Спим в «казарме» гарнизона. Это на краю аэродромного поля, длинный, конечно же саманный барак, у одной из стен которой лежак из грубых, но, уже отполированных многими солдатскими боками досок.
В гарнизоне примерно двадцать солдат, нас разместили человек тридцать, спим рядом, но стараемся друг к другу не прикасаться. Посреди ночи подскакиваю и хватаюсь за пистолет. В танках положен один АКМС заряжающему и по пистолету на остальных членов экипажа. Как правило нам их вообще не выдавали, типа ваше оружие танк, а мне он точно не положен. Однако, наш экипаж командирский и командиром танка в принципе должен быть командир взвода. На охранения он с нами как правило не оставался и нам давали сержанта с другого экипажа, машина которых была в ремонте, но тут рейд и он с нами. Он страсть как не уважает пистолет Макарова, а потому единственный автомат экипажа у него, а мне в компенсацию отдали ПМ. Ничё, ПМ тоже нормальное оружие, если бой ближний. В разведке я даже с ПБ ходил, так, что пистолеты для меня не чужое. Патрон у меня обычно в патроннике, в магазине все восемь патронов, но курок не взведён, и сам пистолет на предохранителе. Не снимая с предохранителя, вглядываюсь в темноту. Окно одно на все длинное здание, и оно от меня сбоку. Вижу кто-то не высокий, ребёнок не ребёнок – не пойму. Смотрит на меня и на пистолет и потихоньку пятиться к двери. Дошёл, открывает. Мальчишка лет пяти-шести, в руках ведро. Ушёл пятясь и смотря на меня. Все вокруг как спали, так и спят. Утром спросил, кто такой, оказалось, что ночью некоторые солдаты ходят по-маленькому в туалете во дворе, а были и, как я понял, хазарейцы, которым вера запрещала выходит на улицу ночью, вот пацан за ними поганое ведро и таскал посреди ночи. Деньги в семью зарабатывал.
Я со времён Афгана до сих пор при незнакомо звуке подскакиваю посредь ночи. Жена не даст соврать, лет пять назад бужу её и говорю звук какой-то незнакомый, тихий, как будто кто-то ходит тихо и маленькими шажками по дому. Она над до мной посмеялась, мол гномики в доме завелись, а утром оказалось, что лягушка шпорцевая из аквариума смогла убежать, и ходила по квартире.
Вот так война в крови живёт, десятилетия спустя.
Военное медиа
Медиа, понятное современное, для советского человека в восьмидесятые годы незнакомое, однако обобщенное от культуры, средств массовой информации, предтечи социальных сетей тех времен иначе и не назовёшь. Итак, о медиапространстве солдата на афганской войне.
Развлечений на войне немного, но сказать, что их нет вовсе, тоже было бы погрешить против истины. Первое, что вспоминается, когда речь идёт о развлечениях – радиостанция. На танковой рации Р-123, можно было спокойно слушать радио на коротких волнах и когда делать было нечего, иногда напялив на голову шлемофон можно было поискать какую-нибудь музыку на рации. Нередко эта самая музыка находилась на вражеских каналах, и именно тогда я познакомился с произведением пропагандистского искусства наших американских противников.
Ситуация. 4 января 1980 года. Рейд. Силами примерно батальона шерстим гератский оазис, где-то на запад от центра. Встали на ночь лагерем. Сижу на дежурстве, мои стандартные с трёх до шести. На голове шлемофон одет одним ухом, так, чтобы можно было слышать и звуки снаружи и звуки рации. Настроился на «Голос Америки» после очередных получасов музыки идёт блок новостей в типично американской манере ток-шоу. Один ведущий говорит другому:
– Сергей, а хочешь свежий анекдот из Афганистана.
– Да, Алексей, конечно.
– Из сообщения информационного агентства «ЮПИ»: Сегодня в стычке между Народно-освободительной армией Афганистана и бандой басмачей погибло: русских 50 человек; арабов 30 человек; иранцев 20 человек; пакистанцев 10 человек, афганец погиб один. Не будет не свои дела лезть.
Тут сразу несколько разъяснений. Первое – в первые дни после ввода войск душманов душманами ещё никто не звал, а потому вспомнили старую борьбу с басмачами и так звали некоторое время. Второе – никто афганцев не держал на Западе как реальную силу способную бороться с Советской Армией, отсюда и такая концовка анекдота. Третье – авторы анекдота, скорее всего спецотдел из ЦРУ почти точно угадали список стран, которые помогали душманам в противостоянии с нами, в нём только нет китайцев, которые уже в 1980 году воевали против нас в Афгане.
Вообще радио очень быстро стало главным развлечением во всех экипажах боевых машин. Переключаться на рации в поисках голосов было не очень-то и удобно, и не дай Бог забудешься и оставишь вражескую волну на рации, можно было иметь крупные неприятности с особым отделом, а потому на фиксированные настройки я их никогда не ставил, да и другим о своих прослушках говорить не спешил. Но анекдот рассказал всем.
Для того, чтобы слушать музыку, народ начал массово покупать радиоприёмники и кассетные магнитолы. Радио было на них на всех, даже на тех «кирпичах» National, что позиционировались как диктофоны.
Ещё такой фактик, все без исключения радиоприёмники просто шикарно ловили короткие волны, так, что и «Голос Америки», и «Радио Свобода», и «Немецкая волна» и «Радио Пекина» слушались так же чисто, как «Маяк» на кухонной радиоточке в центре Москвы.
Но тут тоже у нас были предпочтения. Интереснее всего была подача на «Голосе Америки» и у них же чаще давали рок-музыку. Уныло и скучно вещало «Радио Свобода», почти так же скучно было и на «Немецкой волне», но они много рассказывали о русской истории, а мне уже тогда было интересны те периоды нашей истории, что не освещались официально. «Радио Пекина» вещало с таким диким китайским акцентом, что слушать их не хотелось, да музыка у них шла сплошь своя, китайская.
С кассетами было сложно. Не знаю, как потом, но кассета с хорошей музыкой могла стоить японского двухкассетника или японских часов с автоподзаводом. То есть недешево. Например, тот прапорщик, что слушал Manfred Mann’s отдал за часовую кассету как раз большой двухкассетник.
Говорят, в полк приезжали артисты из Союза, но я только раз попал на концерт ансамбля Песни и пляски Краснознаменного Туркестанского военного округа.
Счастье в нашей жизни наступило с началом Олимпиады-80. По каналам «Радио Москвы», а их было два, русский и английский, постоянно гоняли Тыниса Мяги, Юрия Антонова и кучу другого, что нам казалось чем-то инопланетным. Правда, что и греха таить, на русской частоте «Радио Москвы» вечно шли какие-то помехи, а потому денно и ношно у нас приёмник играл с англоязычными ведущими.
Начало самой Олимпиады я встретил со своей третьей танковой на блок-посту у дороги на Тургунди. Напротив, нас через дорогу стоял кишлак, так от нашего веселья с музыкой и иллюминацией из осветительных сигнальных ракет, раньше времени женщина родила. Переборщили малость.
Оттуда же из голосов, наших и чужих, мы узнали о смерти Джо Дассена и Высоцкого.

Вот такое военное медиа.

Война войной …
Возвращаясь к теме еды на войне, могу сказать, что вопрос, что поесть для солдата стоял всегда болезненно. Римским легионерам, например, выдавалось довольствие пшеницей, и каждый из них ел два раза в сутки, утром и вечером, предварительно размолов зерно, а потом сварив его в котелке. При этом совместное приготовление еды у них не приветствовалось. Также готовили сами себе вообще все солдаты всех армий мира. Вообще кормить солдат из общего котла, а точнее с полевой кухни начала только в конце 19 века, и именно русские. Все прочие века и тысячелетия солдата кормили как придётся. Однако, при всех организационных достоинствах продовольственной службы Советской Армии, форс-мажоры с кормлением бывали и у нее. Первые дня войны за проблемами организационного периода, и отсутствия долгосрочного полевого лагеря у 101 мотострелкового полка (а до окончательного варианта лагеря в 1980 году было 5 лагерей и стоянок в разных частях вилаята Герат) кормили нас как получалось. А потому, все при любой малой возможности старались затариться едой долгосрочного хранения на всяк случай. Были запасы тушенки, масла и иногда круп, практически во всех экипажах бронетехники, просто потому, что было где хранить. Были запасы той же тушенки практически во всех офицерских палатках. Тоже понятное дело, порой не знаешь где и когда перекусишь. А вот простой солдат из пехоты максимум, что мог себе заныкать – сухарь в кармане.
Праздником жизни считались выезды на боевые. Там, в зелёнке, то урюк где порвёшь, где виноград поспел, где лук зеленый с грядки, вроде много не возьмёшь, а приятно. Наши командиры если всё в рамках приличий на сие безобразие глаза закрывали – и то, хоть какие-то витамины солдату.
Редко, но удавалось что-то пожрать добыть на прочесывании кишлаков, иногда сами афганцы угощали, что к слову у нас в гератском оазисе было не редкость, иногда и пару вёдер соляры шли на обмен молодого барашка. Всем хорошо, дехкане использовали соляру даже для освещения, а нам тоже весело.
В июне 1980 года, я служил уже в танковой роте и стояли мы на охранении моста через Гереруд. В те дни у моста не было ещё блок постов, просто стоял танк и всё. А рядом с нами, с южного берега росли тугаи. Потом, они куда все исчезли, но при нас были. Что такое тугаи – это лес около реки, часто стоящий прямо в воде. Вот такие азиатские мангры. Птицы там было – просто не меряно. В основном что-то вроде небольшой по размеру серой цапли. Попробовали мы на них охотиться, но куда там на дичь с нарезным стволом.
Еда доставалась нам следующим образом. Приезжает полковой бортовой ЗИЛ-131 и нам выгружают мешки с сухпайком. Никаких тебе баночек с кашами, только натуральный продукт – макароны, тушенка, сахар, чай большим газетным пакетом, сухари. О последних расскажу отдельно.
Передают нам несколько мешков из крафт-бумаги, с размером 60 см длины, 40 см ширины, 15 см высоты. Внутри плотно друг к другу стоят черные как смоль сухари, на торце этикетка «Сухарь армейский ржаной» ниже «Поставлен на хранение» и синий штампик февраль 1941 года. Вот этим самым сухарям я могу сказать «спасибо», за то, что пришёл с такими сточенными зубами на дембель, что в первый же год после службы пришлось выбрать все нижние коренные зубы с обоих сторон. Сухари мало того, что были просто совершенно каменной твердости, так и после того, как их размачиваешь в кружке сутки и начинаешь есть, чувствуешь, как на зубах хрустит, что-то как абразив. Словом, жуть, но голод не тётка.
Конечно, если что-то где, как-то можно было добыть из живой природы голодные солдаты старались это сделать. Охотились на всё, что двигалось на четырёх лапах или ногах, глушили рыбу, если рядом оказывался водоём с намёком на рыбу, изобретали силки и ловушки, чтобы поймать зайцев. Впрочем, последние водились только у рек, и совсем мало. Про свой опыт поедания собачатины я уже писал.
Ситуация. Первые числа ноября 1980 года. Мы, танкисты осеннего призыва 1978 года практически дембеля, был уже Приказ, мы выполнили дембельский аккорд, построили СРМ для столовой, и ждём, когда начнётся отправка домой. Наши молодые, ну точнее для нас они были молодые, а по их меркам они теперь полноценные деды, которым весной домой, суетятся и потихоньку гоняют молодое поколение, что только пришло с Тедженской танковой учебки. Тут как той вороне в басне, кто-то нам пригнал… Нет не сыр, а мешок качественной белой муки. Кто и откуда взял, нас уже менее всего волнует, в палатке шумит печка, тепло, лампочки светят, то есть светло, а тут ещё такой «подгон». В общем оказалось, что никто и ничего из муки делать не умеет. Берусь за дело. Отправляем людей на кухню и за какую фигню обмениваем алюминиевую флягу с маслом. Литров эдак на десять. Кто-то с танка приволок сковородку, добытую в рейдах и походах. Быстро развожу муку до относительно жидкого состояния и начинаю печь оладьи. Блин, какое же это было счастье. Народ объедался сколько мог, сначала, дембеля, конечно, так как дедовщину в армии никто не отменял в 1980 году, потом деды, потом молодые наконец. Но я честно жарил на всех. Когда я выходил из расположения роты 23 ноября в мешке оставалось на донышке.
Рассказ о том, что дембель неизбежен
Сегодня в нашем цикле речь пойдёт о дембельских подарках. Приехать из-за границы домой в СССР было чем-то, вроде полной глупости. Ну не мог простой советский человек себе представить, что кто-то съездил за пределы нашего Социалистического Отечества и не привёз шмоток сувениров и чего-либо подобного себе, родным и друзьям. А потому подготовка к дембелю в 40 Общевойсковой Армии шла с предельным напряжением сил.
Каюсь, я относился к своим обязанностям дедушки и даже дембеля спустя рукава. Я даже не думал создавать дембельского альбома, не трудился на парадкой, ни тарился шмотками во имя Великого Дембеля, который как известно неизбежен как крах Империализма. И если бы не мои друзья, я бы даже бы не сделал такой попытки. Впрочем, даже попытка оказалась для меня неудачной, ибо наш дембель из Афгана был первый полноценный дембель, потому как те ребята, что уходили весной, шли с боёв и им не особо удавалось, ни дембельские шмотки подготовить, ни подарков набрать.
Знали об этом и господа погранцы. Хотя тех, кто на кушкинской таможне шмонал дембелей из Афгана сезона «осень 1980», у меня этим гордым словом «пограничник» язык назвать не поворачивается – так, таможенники.
Одним словом, обшмонали и ободрали меня как липку. У меня и было, что дешевые японские часы, да одни старинные «Павел Буре 1888 года», что нашел в разбомблённом доме в кишлаке. Их собственно и жаль.
Правда афганские сувениры я всё же привез. Погранцы на такое даже не посмотрели. Это был набор стрелянных гильз разного размера, от ТТ до Ли-Энфилд и солдатская пряжка из серого металла. Эта пряжка имела свою историю. В рейде на караван 18 марта 1980 года взяли мы автобус-бурбухайку с целой кучей всякой экзотики, в том числе и американские химические гранаты с газом «Си-Эс». Так как автобус шёл из Ирана, я так думаю, что это были старые запасы американского оружия, что остались от пребывания шаха на троне. Всего год до ввода войск в Афганистан как произошла Иранская Исламская революция. Но наши (как бы сейчас сказали) советские СМИ преподнесли это как поставки американского хим.оружия против свободолюбивого Афганистана. Но не о том. В этой операции какого-то пацана из пехоты ранили. Пуля из винтовки попала в пряжку, изменила свою траекторию и прошла живот на вылет. Практически пушкинская рана, только у Александра Сергеевича пуля скользнула по внутренней части тазовой кости, всё разворотила и не дала поэту шансов. Нашего солдата наскоро перевязали быстро погрузили в медицинский БТР «таблетку» и увезли в медсанбат. А ремень при перевязке естественно сняли и бросили кровавый на землю. Я сразу понял ценность этой вещи, пряжку снял и увёз домой.
Через несколько лет, по-моему, в 1987 году, ко мне домой, направленные Городским советом воинов-интернационалистов и воинов запаса, пришли два капитана медицинской службы и спросили не могу ли я чем-либо помочь в пополнении коллекции Военно-медицинского Музея в Ленинграде. Скрипя сердцем я им поведал эту историю и отдал пробитую пулей пряжку. Она собственно говоря и не пробита была, а так, пуля попала в край, разворотила металл из ушла вбок.
Парадку под ботинки я получил в день отъезда, просто из каптёрки, просто в размер и всё.
Вот и все мои дембельские ништяки.
P.S. Через полгода в Ташкент приехала разведка, ехали на дембель через мой родной город. Почти все афганские дембеля ехали домой через Ташкент. Ташкент был ворота в Афган. И конечно же, зашли ко мне, потом через забор, в окружной военный госпиталь №340, в котором в тот момент лежал наш хороший друг Шура Бредихин всё залечивал раздробленную на фугасе ногу. Сделали общий снимок. На нём я уже патлатый.
И чего это меня за руль не тянет
Я после Афганистана так толком за руль и не сел, не тянет меня после тех дорог отвечать за жизни людей на этих дорогах. Да, в Ташкенте некоторое время ещё покатался на отцовском Москвиче ижевского разлива, но попал в аварию и всё. Как отрезало.
В Афгане же накатал на своей незабвенной БМП более 20 000 км за четыре месяца. Скажете невозможно. Ещё как возможно. Самая первая БМП мне досталась в полку, когда он ещё стоял в Союзе, в туркменском городе Иолотань. Машина была учебно-боевая, то есть разбитая в хлам, однако же бегала исправно, а её странный главный фрикцион научил меня главной премудрости всех БМП – регулировке этого самого фрикциона. Полезное умение я вам скажу, особенно в условиях войны. Меня уже перевели в танковую роту, а всё ко мне приходили ребята с разведки просили отрегулировать главный фрикцион то на той, то на другой БМПешке.
Ту машину с которой входил и на которой воевал в разведке я получил 16 декабря 1979 года в Кушке. Получил приказ командира роты и на попутной машине поехал из полевого лагеря в пустыне, а полк уже был выведен в запасной район перед вводом, в столицу дивизии – Кушку.
Как мне объяснили машина стояла в парке боевых машин 371 мотострелкового полка, а это почти у самой таможни, то есть почти у самой границы с Афганистаном, а высадили нас у Северных ворот. Бортовой «зилок», что привёз меня и ещё двоих бойцов с нашего полка ехал в арт.полк, и сворачивал с главной дороги вбок, в сопки, а мы пошли дальше пешком.
Кушку я знал хорошо, да где там ошибаться, если весь город одна главная улица, справа от которой в центре станция на три пути, гордо именовавшаяся вокзалом, а слева в сопках казармы полков. Нет, там, конечно же было ещё много всяких объектов – от госпиталя, до кафе «Арктика», но моя дорога шла прямо.
Про все перипетии моего движения к парку боевых машин рассказывать не буду, хотя это и любопытное повествование, но никак не веселое, а вот при входе в парк, прямо у ворот и КТП я и нашел свою новую БМП. Разочарование меня в тот момент постигло жестокое. Машина такая же, как и моя предыдущая учебно-боевая, вот только с капитального ремонта. Ремонт сделали абы как. Да, где надо и что надо подкрасили, подшаманили, поменяли на относительно свежее оборудование, но краска лежала поверх облупившейся и предварительно старую никто не зашкурил, а потому выглядело это не очень.
https://socium-cities.ru/?p=461
Когда наконец после долгого и тяжелого ожидания, о чём я писал когда-то в рассказе «Холодный день» приехал начальник разведки капитан Красушкин и спросил меня как машина, я ответил честно – не знаю, после кап.ремонта.
Однако, машина показала себя неплохо и прошла все 20 000 километров без проблем. Однако, списывали её вовсе не по причине пробега, а после подрыва. Но в тот момент я был не за штурвалом.
Однако о другом. Самой большой проблемой БМП в Афганистане (для механика-водителя) был обзор. Длинный нос, который хорошо отсекал пули и снаряды в бою был бичом для тех, кто катался по узким, петляющим горным дорогам в Афгане. Поднимаешься ты в гору, и ничего не видишь кроме неба, даже если сидишь в походном положении. Приходилось просить командира или наводчика, чтобы они привставали со своих мест и говорили, что там впереди. Лично я раз пять чуть в пропасть не улетел, когда машина начинала опускать нос, а внизу оказывается не дорога, а пропасть, а дорога под прямым углом уходила вбок. Мат-перемат в такие моменты стоял страшный.
Один раз, именно на операции 18 марта, о которой я тоже уже вспоминал, пришлось брать горочку метров в четыреста высотой под обстрелом пулемёта. Склон градусов в сорок пять – пятьдесят. Первая пониженная, обороты практически на максимуме, ползём как черепахи, малейшая ошибка и костей не соберём, но ползём. В триплексах только голубое небо, а высовывать голову под обстрелом мне взводный Пётр Лабутин запретил. Минут пять лезли наверх, уже температура воды начала подниматься, но доползли. И потом смяли пулемётное гнездо. Твою мать, как же потом было неприятно мыть днище. Они ведь так и не побежали. Точнее остатки того, что не ободралось за время движения.
Вообще обзор в БМП особенно в боевом положении вещь страшная, на моей машине было только три триплекса вперёд, праве и левее, были модели с четвертым, который смотрел влево в бок, но не в нашем полку. Нет бы более широкие триплекса делать, или ещё больше, так нет. Хуже только езда с ПНВ. С ним в бою ездил только раз, но мне хватило.
Второй неприятны момент был в узости гусеницы. Как ни натягивай гусянку, всё равно если попал на крутой склон боком – разуешься. Я терял обе гусеницы три раза, по одной раз шесть или семь. Опять же в воздухе висят все обороты речи, что в текст ставить не прилично. Одно хорошо, хотя бы не такая тяжелая как танковая и порой можно было даже руками человека в два подтянуть до звёздочки.
БМП в отличии от БРДМ или БТР-60 давала экипажу такое преимущество как тепло двигателя. Тепло зимой в железяке – это очень хорошо. Снимаешь переборку справа от механика и вот она горяченькая крышка головки блока цилиндров. А чуть глубже выхлопные патрубки, так те ещё горячее. Идёшь в рейде, по плечу сзади стучат. Оборачиваешься – тебе протягивают банки сухпая. Молча киваешь и кладёшь эти банки прямо в ложбинку около выхлопных патрубков. Тут главное, чтобы тебя вовремя предупредили, потому как сухпай если в нужный момент не снять может и рвануть. Тебе-то за временем следить некогда, ты весь вниманием на дороге. У меня так рвануло две банки.
Хлопок, и по всей машине разливается просто офигенный запах гречневой каши. Мне потом машину чистить, а кто-то остался без обеда.
Да, ещё одно крайне неприятное свойство вождения брони в моё время – отсутствие очков. Да, к машинам это не относилось, скорее к снабжению, но механикам от этого легче не становилось. Ни очков, ни щитков для вождения по-походному у нас в полку не было. И это была ж.па. Глаза к концу дня сплошного вождения были как два нарыва. Глина стекала вместо слез с глаз и застывала коркой, которую некогда было смахивать. Одним словом – жуть.
Так и катались.
О трофейных стволах в Афгане
Многогранная надо сказать штука – война, прямо как жизнь. На ней всегда есть место, и знаниям, и навыкам, и коварству, и эмоциям, и холодному расчёту. Экономика главный двигатель войны, не даром в своё время господин Бонапарт сказал, что для войны нужны три вещи – деньги, деньги и ещё раз деньги. В войну в Афганистане, которая, если честно, по всем международным законам и определениям войной-то и не была, так военная помощь одного государства другому в целях стабилизации политического режима. Законная замечу помощь, так, как только за 1979 год от Правительства Афганистана было 17 (!!!) обращений за военной помощью к Правительству СССР. Что самое любопытное, никто в апреле 1978 года ни разу не подверг сомнениям легитимность той власти, что пришла в Афганистан после Апрельской (она же Саурская) революции. Ни Саудовская Аравия, ни Иран, ни США. Всех всё устраивало, и никто не пытался помогать исламским военизированным группировкам в борьбе против власти в Кабуле. Дернулись в первый раз тогда, когда люди Тараки зачастили в Москву за материальной, а потом и за военной помощью, в том числе и оружием. Ладно, это всё в той или иной мере мною уже описано на страницах моего сайта «Библиотека Павла Ширшова», и, если кому интересна «Краткая история Афганистана в 20 веке» её там можно прочитать, сейчас о другом о стволах.
Тут с Вашего позволения перейдём на тему оружия. Самым желанным и законным трофеем считалось именно оно – оружие. Под эту статью проходили все сабли и винтовки, и в начале, мы привозили с рейдов не штуками, а десятками старинные кремневые карамультуки, за каждый из которых какой-нибудь этнографический музей отдал бы половину своей коллекции в обмен. Ружья, я вам скажу были просто сказочные, особенно если учесть любовь афганцев к оружию как таковому и к украшательству вообще.
Как оружие, карамультуки были непроизводительны до жути, скорострельность выстрел за две три минуты, дальность выстрела от силы пару сотен метров, но зато, когда эта дура стреляла, было полное ощущение, что попал под миномётный обстрел. Калибр был у этих кремневых огнестрелов сантиметра два три в диаметре. У всех по-разному. Заряжали же их обычно рубленными гвоздями для повышения картечности.
Потом они довольно быстро извелись, но на руках оставалось просто бешенное количество магазинных винтовок конца 19 начала 20 веков. Это были в основном винтовки Мосина, Ли-Энфилд, Маузер 98 куртц, и множество других систем, которых я знал похуже.
В начале июня, я уже танкистом в одном из рейдов взял мосинку. Тульская, 1998 года, с прицельной планкой ступенчатого вида, она была так сильно изношена, что стреляла по точности хуже пистолета. Но в танке положен только один автомат – АКМС и пистолеты, которых мы никогда не видели, а потому винтовку тут же приватизировали для себя. А что патрон сходный с нашим пулемётом – почему бы и нет. Одним словом, с этим винторезом вышла незадача.
Ситуация. Несём охранение дороги. Как потом этот процесс и стоянку у дороги назовут – блокпост. Ближе к вечеру приходят афганцы и жалуются, мол пришёл в наш кишлак бандит Махмуд со своей бандой, расстрелял наш трактор и гараж и ушел, но мол мы знаем где он. Типа надо бы наказать.
Утром выезжаем помогать мирным дехканам. Мы едем одним танком и одним бортовым «Уралом», типа пехота. По дороге из кустов вылезает молодой парень и по-русски объясняет, что он студент, учился в Ташкенте, теперь учиться в Кабуле, и что вчера к нам приезжал не дехканин отнюдь, а настоящий душман. Они там между собой, что-то не поделили с Махмудом, и он решил решить проблему нашими руками. Мы студента поблагодарили, и он скрылся. Но в кишлак всё же поехали. Приезжаем, тишина, ни дехкан, ни нашего вчерашнего визитёра, но что-то вроде МТС есть и действительно есть сожженный колесный трактор «Беларусь». Вышел какой-то дедок, видать решило сообщество, что им пожертвовать не жаль. Спрашиваем, где искать Махмуда. Он, косясь на рычащий танк показывает рукой направление. Едем. Въезжаем в очередной населенный пункт, типа кишлак, и тут по нам кто-то с дуру начинает стрелять одиночными. Те, кто ехал в танке и не услышали бы, но мы в грузовике щелчки выстрелов услыхали. Состыковать носимые Р-148 с танковыми Р-142 та ещё задача, но решаемая, а потому сидим за пригорком даём экипажу целеуказание. Две очереди из пулемётов и война почти окончилась. Входим в кишлак, видим дом, что-то вроде казармы на сорок человек, казан плова, который только доходит. К обеду местных душман поспели. Самих хозяев нет. Прошлись по небольшому кишлаку, никого, всё как вымерло. И тут на дальней окраине выстрелы, кто в кого стреляет не понятно. Танком там не пройти улица мала, еле арба развернётся, бежим сами. Последние дома, дальше камыш и видать где-то среди него река. Кто-то в кого-то из камышей старательно лупит из винтовки. Человека два-три. Мы рассредоточились и тоже ответили. Стрельба почти сразу стихла, но мы в камыши идти стремаемся. Ну их. Я как был с мосинкой добытой пару месяцев назад так и хожу. Идём огибая дома вдоль камыша, все на стреме. Тут прям на меня выскакивает оборванец в дранном халате на голое тело с винтовкой на поднимая с бедра пытается сделать выстрел – осечка. Я пытаюсь выстрелить тоже осечка. Я ору.
– Твою мать! – и лихорадочно передергиваю затвор.
Мои матюги не прошли даром и этого ковбоя срезают короткой очередью.
Я поднимаю винтовку этого гада, такая же как у меня. Исторический раритет. Для музея ценность высочайшая, для войны с отрицательным значением. Одним словом, полное г.вно.
Стрельба в камышах была по более серьёзной причине, нашего друга Мишку чуть не подстрелили, да он перед самым выстрелом упал в какую-то ямку прямо в камышах, и пуля прошла у виска. Те, кто шли за ним открыли заполошную стрельбу в духа, и пока наш Мишка лежал в яме пули с обоих сторон летали над его головой.
Оно-то, конечно обошлось, но от винтовки как от оружия я отказался и сдал её как трофей в штаб батальона.
О хворях на войне
Говорят, на войне хвори не берут солдата. Почти правда, мелочь вроде легкой простуды или того же гриппа никого, несмотря на самые жестокие условия существования не брали, но, если ты довёл организм до крайности, он и на войне может подвести.
У меня по большому счёту болезнь была одна – воспаление легких после первой же засады. О ней, о засаде расскажу дальше, а пока о травмах. Тоже знаете ли неизменный атрибут службы. О ерунде типа порезанного пальца говорить не буду. Первый раз в своей жизни поломал ребро ранней весной 1980 года. Ну, бывает тупо поскользнулся на броне и упал боком на триплекс. Болело и зажило, как и все поломанные ребра. Такая травма медицинской помощи не требует, просто надо перетерпеть.
Второй раз вышло смешнее. Это уже был июнь, мы стояли в охранении моста через Гереруд, где происходили и другие события, описанные в этом цикле рассказов. И вот посреди ночи, где-то часа в два, я просыпаюсь от того, что в танке заводится движок. Не тихое я вам скажу дело. Подскочил, одеваю шлемофон, подключаюсь к ТПУ (танко-переговорное устройство, если кто не в курсе) слышу команду – «Осколочно-фугасным заряжай».
Кинул снаряд схватился на рукоятку у погона башни – есть такая у заряжающего, дабы в процессе стрельбы не дай Бог не зацепило пушкой. Выстрел, опять – «Заряжай». Кидаю ещё снаряд, опять выстрел. Ещё выстрел. Чувствую посреди пороховой вони остро пахнет шашлыком. Странно думаю, наверное, померещилось. Стрельба продолжается. После восьмого выстрела движок глохнет, а я к слову с готовым снарядом в руках, но команды «заряжай» не было потому и не кидаю его в пушку. Извините, но извлечение 100-милиметрового снаряда из пушки то ещё занятие – не простое. Звучит – «Отбой». Начинаю крепить снаряд на погоне башне и собирать туда же стрелянные гильзы. Во время стрельбы о гильзах, которые выбрасывает после выстрела пушка никто не думает, не до них, вот и скапливается их целая куча на полике башни на месте заряжающего. В бою главное, чтобы они не зацепились за что-нибудь и не создали проблемы с поворотом башни. Ну вот, когда предпоследнюю с пола подобрал – понял откуда запах шашлыка. Я как спал, так и подскочил, то есть босиком, без ботинок. А гильзы, что падают на полик башни горячие до жути. Вот одна из них и припекла ногу так. Что пошло обугливание кожи, а я в пылу стрельбы боли не почувствовал. До сих пор на подъёме правой ступни шрамик остался.
С болезнью вышло как-то менее весело. Самый конец апреля разведроту отправил на засаду ближе к иранской границе. Не знаю точно где, но шли мы с полным боекомплектом часа четыре в ночи. Потом две группы по три человека легли в засаду справа и слева от небольшого ущелья. Ниже, километрах в двух от нас небольшой кишлак. День прошёл нормально, жарко, но уже привыкли, да и воды взяли достаточно. А вот ночью оказалось, что мы дураки. Дело в том, что не только для разведки, но и для всего полка засада была первой, от слова «вообще». Опты ноль, выходили в вечер было жарко, а ночью пока шли на позицию от темпа и груза чуть не сдохли, но точно не мёрзли. А тут лежишь, холод пробирает, а ты как лох ничего тёплого не взял. Нет у нас была одна шинель на троих, кто взял сейчас и не помню, но даже она была счастьем. Мы складывали её в восемь слоёв, и получалась такая тонкая полоска сантиметров в пятнадцать, и на этой полоске пытались спать поочерёдно. На нас лишь хэбе, а укрыться нечем, да и шинель при всех её восьми слоях холод от камня пропускала легко. В общем итогом этой засады стало жестокое воспаление лёгких. Двухстороннее. В полку нам всем похужело ещё больше, но в санчасть никто не пошёл. Стыдно было, мол другие воюют, а ты что сачок, что ли. В общем это единственное заболевание в Афгане, мне потом и аукнулось. Сначала дома начались бронхиты, причём один за другим, потом бронхит с астмоидным компонентом, ну а потом окончательный диагноз – бронхиальная астма инфекционной этимологии. Увы. Но живём же.
Многим другим в Афгане повезло с болячками куда меньше. 90% личного состава 40 Армии, не смотря на все противоэпидемиологические мероприятия переболели гепатитом. Даже Борис Всеволодович Громов будучи комдивом моей 5 гвардейской мотострелковой дивизией тоже её переболел. Кроме желтухи в Афгане на наших ребят нападали и другие болезни, от малярии до лихорадки Ку, от холеры и дизентерии до брюшного тифа. По сути инфекционные заболевания были вторым врагом советских солдат в Афганистане после душман.
В Ташкенте 340 окружной военный госпиталь сразу был разделён на две территории, старая возле Северного вокзала стала инфекционной и в разгар войны отделений в ней не хватало и посреди госпитального парка ставились палатки для больных. Новая территория госпиталя находилась в Куйбышевском районе города недалеко от штаба ТуркВО, она стала хирургической, и в самые тяжелые времена спортзал госпиталя тоже принял раненных. Видел это всё своими глазами, как человек родившийся в Ташкенте, и ходивший к друзьям и в инфекционку и на новую территорию, около которой жил. До сих пор перед глазами стоят раскладушки, стоящие близко одна к другой и пацаны на них.
Вот такие взаимоотношения с болезнями на войне.
О встречах с дикой природой на войне
Человек, пребывающий на природе, будь он житель городской, выскочивший в лес за грибами на часок, будь он житель тайги, не выходивший из неё ни разу за жизнь всегда имеет возможность встретиться с дикими животными. В Афганистане, где мы изрядное количество времени проводили на лоне природы дикого зверья может не так много, как тайге, но тоже хватает, а потому пересечений с дикой природой у советского солдата в составе 40 Общевойсковой Армии хватало.
Природа Афгана, несмотря на преимущественно горный ландшафт всё же разнообразна. Во-первых, человек в этой стране селиться преимущественно там, где есть вода, то есть в долинах рек, и там же полно всякой живности, которую можно было встретить, а порой и на которую можно было нарваться. В окрестностях Джелалабада так вообще джунгли с обезьянами и попугаями, а у нас в Герате в основном зверьё жило речное, да степное.
Первый гад, кстати, в буквальном смысле этого слова, который встретился мне в Афгане был варан. Отправили нас в январе собирать булыганы, дабы построить в чистом поле парк боевых машин. А поле к тому моменту уже превратилось, благодаря гусеницам советской бронетехники в тщательно перемешанное болото. Так вот дали нам приказ собирать каменюки размером не меньше футбольного мяча и привозить их на стоянку танков. Танкам наши камешки – так, на раз в грязь вогнать, или раздробить в гравий если посуше на дворе. Но приказы, как известно не обсуждают. Мы с ЗИЛом 131 модели в пять человек из разведки и один из пехоты, после трёх часов подобного собирательства уже мечтали рвануть куда-нибудь в гератскую зелёнку по боевой тревоге, ибо лучше под пули, чем сей сизифов труд. И я уже отупевший от «рабского» труда на каменоломнях, поднимаю очередной камешек, а под ним сидит оцепеневший от мороза варан, метра в два. Скрутился весь такой кружком и зимует себе в спячке. Мне этот варан, если честно, до одного места, я их время от времени, и в степи видел, и в горах родного Узбекистана – уж больно я любил путешествовать до службы по окрестностям Ташкента. Эдак километров по сто в разные стороны. А вот мои друзья по роте преимущественно народ из/с (подбирайте предлог сами) Украины, с варанами встречались только в зоопарках. И вот давай они его тискать и крутить – радостные такие. Я им говорю, на фиг он вам сдался этот пресмыкающийся? Мало ли ещё какая зараза от него, вон на земле годами ползает. Не слышат, мало того волокут в кабину грузовика. Я махнул рукой – ей Богу, как дети. Однако, они немного не рассчитали реакции водилы ЗИЛа, а тот то ли туркмен был, то ли узбек, я так и не понял. Тот спал, когда они у нему с рептилией явились, а как увидел, начал плеваться и категорически отказался принимать доп.пассажира в кабину. Как оказалось, верно поступил. Эти, малолетние юнаты, етить их, затащили варана в кузов и скомандовали самим себе отбой работам, а время было около 16.00. В принципе рановато, конечно, да и кузов даже дно камнями не закрыли, но, если у некоторых свербит в одном месте, им ничего не докажешь.
Довезли камни на полосу, которую выкладывали. Танки, танкового батальона, с которым меня через некоторое время свела жизнь стоят рядом колонной. Лучше бы шеренгой стояли, так как последний в колею встал уже скребя брюхом по глине. Начали выгружать камни. И тут одному, самому активному юному биологу, с пехотного батальона кстати, пришла в голову дурная мысль засунуть гада за пазуху бушлата, мол мёрзнет теплолюбивое создание. Я ему в категорической форме говорю, даже не думай – эта скотину малого того, что хладнокровная и в холоде просто дрыхнет, так ещё и кусючая до жути, а укус этой дряни почти как змеиный, с той разницей, что у змеи яд, а у этого козла во рту столько всякой каки, что мгновенное заражение неизбежно. Не послушал, не очень умный человек. Мало того, радостный такой с этой гадостью побежал к своим в палатки, типа у кого-то из пацанов фотик есть. Только через неделю узнал от общих знакомых, что варан этого товарища рядового всё ж укусил, причём в самый момент фотографирования. Было бы здорово сейчас спустя сорока лет глянуть на тот кадр.
Мораль сего рассказа проста. Береги природу, мать твою, а то она ответит, в смысле пришлёт в ответ.
О воде на афганской войне
Без еды человек способен прожить с месяц, а то и больше, без воздуха сами знаете, а вот без воды трое-четверо суток и всё станет плохо, а потому водоснабжение на войне, особенно в южной стране таковой не изобилующей, процесс не простой. С самого начала войны наши саперы, а именно они отвечают за водоснабжение в военных частях, наладили водоснабжение 101 мотострелкового полка буквально с колёс. Только встали третьим лагерем тут же были развёрнуты резиновые цистерны для накопления воды и водовозы начали её откуда из гератской зелёнки привозить. Вода была просто изумительно вкусная. Это я так говорю не потому, что в жару любая вода вкусна, а потому, что реально вкусная вода была, и замечу в тот момент на дворе стоял январь, холодный январь, к тому же. Афганцы нам говорили, что типа это вас, неверных Аллах наказывает за вторжение, а мы по этому поводу не комплексовали – подумаешь минус десять двенадцать ночью и около ноля днём. Нормально, так, а если им холодно – сие их проблемы. Но, вернусь к воде. Воды в полку, в январе, явно не хватало. Помню ночью, точнее под утро, дежурный по палатке ставил на печурку-буржуйку три котелка с водой и к подъёму вода нагревалась до сильно-тёплого состояния. Одного котелка, то есть 1 литр 300 грамм, хватало на умывание двух человек. Это вместе с шеей, а не только лица, замечу.
Тоже как деталь. Те же сапёры, имея такую замечательную технику как ПЗМ (полковая землеройная машины) работали и на другую санитарную функцию. Прорыв по периметру лагеря траншею они решили вопрос с минированием поля вокруг лагеря, не минами конечно, а фекалиями. Извините, но все мы люди и ничто человеческое нам не чуждо, а тут выходишь в ясное январское утро из палатки, а на белом поле тонкая ровная черта из сидящих на краю траншеи солдат. Лепота, а самое главное не вляпаешься в это самое.
Но опять к воде. Меня тут уже на ArtOfWar покритиковали, мол, что же вы пили у пруда, о котором я рассказал в сцене четвёртой. Поясняю, старались кипятить, но хуже всего с водой было на рейдах в разведроте. При прочёсывании зелёной зоны, хоть три фляжки воды с собой бери всё равно не хватит. Жара, оружие да боеприпасы весят тоже не мало, одним словом через три-пять километров пешком ты уже никакой и пить хочется, как будто пустыню пересёк. Пить из колодцев в кишлаках себе дороже. С одной стороны, нас застращали, что колодцы могут отправить, и в принципе бывало и такое, а во-вторых пить воду, которой пользуются братья-дехкане тоже не хотелось, уже больно неопрятный народ в целом жил в кишлаках. В конце концов мы нашли простое, как нам казалось решение. Мы выбирали арыки, что текли с гор или хотя бы не из кишлака и пили воду коричневую от глины. Сами себе придумали оправдание, мол глина – это микрочастицы минералов, которые сталкиваясь между собой во время движения рвут на части микробы. Про вирусы в те времена знали ещё очень мало. И как ни странно до середины мая в разведке при таком водообороте никто не заболел. Позже – да были случаи, но неизвестно, откуда она, эта желтуха пришла. Меня же Бог миловал, и никакими инфекционными заболеваниями я не заболел. Правда, в отличии многих и многих виноград немытый в садах я не ел. Меня ещё в детстве Ташкент от таких опытов с кишечником отучил.
Может быть, сработала и та мультивакцина, которую нам в феврале сделали в санчасти полка. В Афгане она себя не показала, а вот сразу после, даже очень.
Вводили вакцину безигольным инъектором, в два приёма в правое плечо, так вот в марте 1981 года, мне, уже дома пришло письмо от моих ребят из разведки, о том, что они лежат на старой территории Ташкентского военного госпиталя №340 с гепатитом. Я тут же сорвался туда, с горем пополам вызвал их к забору, ну и что греха таить бухнули слегка. Я ещё спросил мужиков, мол вам же нельзя. Но кого из советских солдат это останавливало. Однако, одному ещё в процессе пьянки и впрямь похужело. Но, с другой стороны, чтобы нам там было с двух бутылок вьетнамской водки с корешками на четверых оставшихся. Это же так, просто под разговор. В общем на утро, мне идти на работу, а работал я в те дни токарем на заводе, а у меня на месте, где год назад делали инъекцию вакцины большая сантиметра четыре красная зудящая шишка. Тут я вспомнил, что вчера контактировал с желтущечными и понял, откуда у этой шишки ноги растут. Кстати, это потом повторялось ещё два раза при самых неожиданных случаях, но с меньшим воспалением места инъекцирования.
Так, что спасибо за наше здоровье, сапёрам и медикам, в лице начальника медицинской службы 101 мотострелкового полка капитана медицинской службы Сиглер Александра Леоновича. Он лично мне делал инъекцию.
Не форма красит солдата или стиляги на афганской войне
Как известно форма отличается солдата, да и любого военнослужащего от гражданских людей. В старые времена отсутствие головного убора или ремня расценивалось как серьёзнейшее нарушение Устава, за которое карали по максимуму, а во время Великой Отечественной солдата без ремня и погон могли и к трибуналу привлечь. Однако, в первый год войны в Афганистане с нами, с рядовым составом 40 Общевойсковой Армии началось твориться что-то странное. Нарушения формы одежды встречались повсеместно и чуть ли не у всех. Началось это всё-таки ещё в Союзе, когда в 1979 году и у нас в 101 мотострелковом полку и в 34 танковом народ начал довольно расхлябанно носить форму. Например, в нашем пехотном полку все механики-водители и водители БРДМ разведки, да, что там механики, треть роты нашила чёрные петлицы и воткнула в них танковые эмблемы и ходила так. И никто ничего по этому поводу им не говорил. А чёрные петлицы и танки в те времена были на порядок круче красных и мотострелковой «капусты». Это сейчас я все говорю с гордостью, о том, что служил в пехоте, а тогда это было типа западло.
Потом, уже в Афгане случились боевые действия в теплое, и очень тёплое время года, и народ на рейды и операции стал ходить в том, в чём ему казалось лучше. Большинство ходило на операции в КЗС (комплект защитного снаряжения, больше походивший на закамуфлированную марлю), а всё потому, что в КЗС было легко в самую дикую жару – продувает тебя ветерком, ништяк. Одно плохо, никаких обвесов кроме солдатского ремня с КЗС не предполагалось, вот и вещали на него подсумок с магазинами и иногда подсумок с гранатами. Другие ходили в маскхалатах типа «берёзка», но те в отличии от КЗС не выцветали в цвет местности, и были из тонкой плотной ткани, что не дышала ни разу. Бронежилеты у нас ещё не появились, да и если бы появились, их на разведку не оденешь, ибо при жаре в них сдохнешь, а те килограммы, что они весят лучше патронами и гранатами прихватить. Да и потом, когда броники пошли повсеместно, те кто работал в поле и в зелёнке в них не ходили, ходить в брониках был удел блокпостов, да и то только тех, где начальство либо было жутким, либо многочисленным.
На ногах у всех без исключения солдатская мабута, кроссовок у нас не было, как-то мы про такую обувь даже не слышали тогда. А вот эксперименты с китайскими кедами, которые по дуканам продавались в 1980 году вовсю у нас закончились быстро. Больно подошва у них мягкая, по камням не побегаешь, да и раздирались они быстро в клочья. Говорят, с появлением кроссовок жизнь у воюющих изменилась к лучшему. Не знаю, попробовать не довелось.
Туркестанская панама – это целое явления в Советской армии, ей можно слагать песни и поэмы и лучшего головного убора для Азии не найти – уверяю вас. Я и сейчас в доме, а у меня частный дом, рассекаю летом в панаме. Даже потом, когда с эксперименталкой перешли на кепи – все в один голос говорили, да, красивая форма, но уши с кепи обгорают до черноты. Панаму, именно в том виде, каковой она была в 70-х и 80-х годах в ТуркВО носил ещё на Халхин-Голе будущий Маршал Победы Георгий Константинович Жуков. Брали её с собой в Испанию и наши добровольцы, время от времени встречаешь архивные фото интербригад, где порой встречаются люди в этом головном уборе. Одним, словом буде моя воля, я бы вернул столь овеянный славой головной убор в Южный военный округ, сделал бы его принадлежностью к элите, способной воевать, и в горах, и в пустынях.
Чуть позже, когда появился выбор с головными уборами на операциях, рейдах или на блокпостах поступали довольно вольно, в одном отделении могли носить, и панамы, и кепи, и вязанные шапки, или вообще ничего не носить. Тоже было с тельняшками. Десантник ты или нет, всем было до одного места. Пехота, при всякой возможности доставала тельники и носила их. Нет, конечно же, в расположениях частей и соединений за внешним видом старались следить, но это тоже было по-разному в разных частях, а вот относительная вольница в форме тех военных лет, автоматически перенеслись сейчас на ту форму, что носят ветераны той войны. Нередко, служившие в пехоте выходят на торжественные мероприятия с тельняшками, ношение наград на камуфлированной форме тоже вне Устава и логики, но красиво, а потому все и носят. Не должно награды одевать на верхнюю одежду, но 15 февраля как на грех – это зима и потому одевают медали и на бушлаты, а то и гражданские куртки. В общем, не Советская Армия, а Гуляй Поле, какое-то.
У меня же была своя, неуставная история с формой, которая, впрочем, началась ещё до Афгана. Как-то в сентябре 1979 года, я оказался среди прикомандированных к рембату 5 мотострелковой дивизии. И стал самым отъявленным нарушителем формы одежды среди прикомандированных. Поневоле, надо сказать. Дело в том, что хэбе, что было на мне я получил ещё в конце апреля в учебке перед отправкой в часть, а за полгода интенсивной службы оно пришло в совершенную негодность. Ну как негодность, края брюк обтрепались так, что висели лохмотьями, то есть крайне неприлично. Был бы я в родном полку вопрос бы решился быстро, ходить с чёрными петлицами некоторым дозволялось, но ходить неряшливо никому. А тут чужая часть в 220 километрах от родной Иолотани… Одним словом, я решил надо ремонтироваться. Нашёл старое хэбе нужной степени выгорания, а у солдатского хэбе, если кто знает градаций хаки, от густо-зелёного до едва желтого, практически белого не меряно. Вырезал из него нужную деталь отрезал от своих штанов низ и пришил то, что получилось вниз. Если бы сохранились фотографий того, как я щеголял весь сентябрь и октябрь по Кушке, все бы в моих солдатских брюках быстро бы увидели знакомый и очень популярный в те времена клёш. У меня хватило совести и меры сделать всё так, чтобы сразу в глаза не бросалось, а потому на губу, за внешний вид я попал, только через три недели после своего инд.пошива. Впрочем, с кушкинской губы я сбежал через три часа, ибо какой я в ином случае разведчик, а вот навыки шитья мне потом пригождались не раз и не два. Любая новая форма, полученная со складов, всегда нуждалась в подгонке по фигуре и тут мои навыки швеи-золотошвейки пришлись ко двору. 15 апреля нам в разведке выдали черные танковые комбинезоны. Ко мне тут же выстроилась очередь из взводных, а потом пришёл и попросил ушить комбез и ротный. И вот в этих чёрных комбезах, с чёрными очками капельками и офицерскими фуражками, похожие на чёрных полковников времён греческой или чилийской диктатуры наши офицеры поехали на очередной рейд. Закончилось это всё 17 апреля, когда после обстрела в одном из кишлаков наши офицеры быстро переоделись в БМПешках в солдатское хэбе. И фуражки поменяли на панамы.
О фотографии на афганской войне
Так случилось, что с афганской войны я не привёз ни единого фотоснимка себя любимого, а фотография лично для меня стала предельно важна с 15 лет, когда мать мне в первые купила фотоаппарат. С тех пор, моё отношение к фотографии как к роду искусства, и как к инструменту фиксации истории остаётся неизменным – я фотограф. Я как многие прочие фотографы способен часами обсуждать фотожелезо и фотостекло, я готов слушать других фотографов, дабы получить от них полезный совет, и старательно снимаю практически каждый день шлифуя умение. И вот я историк, сначала по духу, а потом и по образованию, фотограф по призванию главный период своей молодости, а может и жизни не зафиксировал вовсе. Как так? Отвечаю, так вышло.
Первой причиной малого количества фотографий в начальной стадии войны был тот факт, что в запасной район базирования по боевой тревоге полк вывели внезапно. Ну, то есть до того были тревоги, мало того, их за две недели до настоящей боевой тревоги было множество, и народ столь привык к этим постоянным тревогам, что и не понял, что в свои казармы мы больше не попадём. Уже во время стояния в пустыни, в запасном районе некоторые смогли всё же съездить в Иолотань и они-то рассказали, что все казармы, оставшиеся без охраны, были разграблены. Одним словом, когда выскакивали из казарм было не до фотоаппаратов, а потом их самих не стало. Потом был ввод, потом первые боевые действия и всё как-то было не до фиксации той реальности в которой мы пребывали. Однако, в апреле в полк каким-то образом ввезли то ли два, то ли три фотоаппарата. И я стал случайным свидетелем как их уничтожали. Мы в очередной раз выезжали в зелёнку, а тут на бетонку, кто-то из политорганов выкладывали в рядок фотоаппараты. В основном ФЭДы. Напротив, этой линейки стоял танк с заведённым мотором. Что было дальше не знаю, мы уехали, но догадываюсь фотики всё ж раздавили. Режим секретности, типа соблюдали. Потом уже к середине лета, и к осени фотоаппараты снова появились, и есть немало снимков разведроты лета 1980 года, а потом наличие фотоаппарата стало нормой в подразделениях. Иначе бы, мы бы окончательно потеряли изобразительную историю нашего присутствия в Афганистане.
Официальные фотографы попадали в Афганистан двумя путями, первый – это путь моего хорошего друга Сергея Сальникова. Он был просто солдатом и служил при Политотделе нашей 5 гвардейской мотострелковой дивизии, потом ему дали в руки фотоаппарат, и он стал фотографировать для дивизионной газеты, ну и для самого начальника ПО в том числе. Серёга никогда не жалел свои фотографии и всегда делился ими со всеми. Так продолжает и сейчас, когда выкладывает снимки с мероприятий в Сеть для всеобщего скачивания. И сегодня примерно каждый двадцатый снимок, профессионально снятый в Афгане и выложенный в Сеть – его. Ну ладно в те времена, с той техникой, что у него была, и с тем профессионализмом, что был у него, солдата – полупрофессионально снято, но факт, что он поделился фотографиями со всеми, ничего не утаивая – достоин уважения. Также лежат в Сети все фото, которые имел начальник политотдела 5 гв. МСД (85-87г.) подполковник Юркин Виталий Владимирович. И вообще, всё, что лежит в Сети под поисковым запросом “Афганистан” – это заслуга тех людей, кто честно делит эти фото со всеми.
Второй путь получения фотографий с афганской войны – это снимки профессиональных фотографов, который выезжали в воюющие войска п командировкам, когда редакции «Красной Звезды», когда агентства «ТАСС» – снимки этих фотографов мы практически не видим. Точнее мы видим только постановочные снимки, которые когда-то были опубликованы, а те фотографии и их большинство, что не пошли в печать либо лежат в фотоархивах «ТАСС» и редакции «Красной Звезды», либо в архивных фондах Минобороны или Российского государственного архива социально-политической истории, который раньше называли Архивом КПСС и других архивов. Из тех профессиональных снимков изрядная часть осталась у самих фотографов, которые в те года катались по Афгану, но как настоящие профи они тогда работали за командировочные и сейчас многие знают цену каждому кадру оттуда, из-за речки. Вполне к слову осязаемая цена, в январе 2004 года будучи заместителем главного редактора газеты «Побратим» Общероссийской общественной организации инвалидов войны в Афганистане звонил в один такой архив и спрашивал можно ли у них приобрести фото времён Афганской войны, мне сказали – да, можно, от 60 долларов за отсканированный кадр, и покупать можно не менее 50 кадров за раз. Понятное дело у редакции не было таких средств.
Каждый человек, в принципе может записаться в Подольский архив Министерства обороны РФ и изучать материалы той войны, точнее той части архива которая открыта по Афганской войне, а открыто далеко не всё. Но использование фотоматериалов даже для написания диссертации очень проблематично, не говоря уже для использования в СМИ. Я прекрасно понимаю, что этой статьёй подниму большой шум, и многие меня могут обвинить в огульном охаивании солидных организаций, но ведь это важно, знать и своими глазами видеть ту войну, в которой страна воевала девять лет, ведь постоянно говориться с экранов телевизоров и мониторов наших компьютеров о сохранении исторической памяти нашего народа. Тогда почему некоторые держатели этой самой памяти не могут позволить себе выложить наиболее достойные фотографии той войны. Почему сорок лет спустя ввода войск большая часть архивов всё ещё засекречена даже для историков. Я понимаю, что многие из участников ещё живы, и информация того периода до сих пор затрагивает интересы многих сторон, но никто и не говорит о рассекречивании вообще всех данных, это в принципе невозможно. Но о подвиге солдата на той войне говорить нужно, и сейчас даже больше чем раньше.
Теперь о другом бесценном пласте исторических источников о нашем присутствии в Афганистане с апреля 1978 по декабрь 1991 года – о солдатских фотографиях. Под солдатскими я подразумеваю фотографии всех непрофессиональных фотографов, и солдат, и офицеров, просто солдатских большинство. Они просты, незамысловаты, редко, кто из них фотографировал что-то другое, кроме себя и друзей, маме в письме другое было не интересно. Они просты, часто с ошибками в экспозиции, не в фокусе, но они предельно честны и передают, и дух, и атмосферу времени. Некоторым из таких фотографов, чаще офицерам было интересно снимать сам Афганистан, народ природу, города и кишлаки, дуканы и горы – это вообще бесценно. Для подготовки своих рассказов серии «И смех, и грех на афганской войне» я порой трачу полчаса час на текст и два-три часа на одну, две, три подходящие фотографии. Лопачу свой, тоже немаленький архив, ищу в Сети, и порой кажется, что так и не найду нужной иллюстрации. Мало, очень и очень мало нужных фотографий о той войне.
Когда мне, кто-то жалуется, что плохо вышел на фотографии я часто шучу – Фотография, род искусства документальный! И очень жаль, что именно этот источник документов у нас крайне скуден.
О воротах в Афган, или как Ташкент встречал «афганцев»
Любая война когда-нибудь заканчивается, что трёхсотлетняя, что твоя личная. И многие дембеля, или отслужившие свою «командировку» офицеры возвращались домой через Ташкент, который стал воротами Афгана. Ташкент мой родной город, в нём я родился в 1960 году, в нём пошел в школу, в него и вернулся после службы в конце ноября 1980 года. Но волею судьбы мой дом располагался всего в сотне метров от новой территории окружного военного госпиталя, и я часто, да, что там, часто, каждый день ходил в него с своему другу Саше Бредихину, который на подрыве чуть не потерял ногу, но военные медики её спасли. В Ташкенте же прилетали борта с командировочными, с дембелями, из него же улетали в Кабул. Поэтому слово «Тузель» стало для большинства афганцев паролем, за которым стояло из военное прошлое, встреча, или прощание с домом, с Союзом.
Ташкент очень хорошо знал о том, что происходило в Афгане. Если где-нибудь в Пандшерском ущелье начиналась операция, то Тузель наполнялся машинами скорой помощи и в госпитале принимали новую партию раненных. Работники аэродрома Тузель, водители скорых, жители домов, что стояли вдоль трассы, где с интервалом в пять минут ехали эти скорые (интервал держали, чтобы не было понятно, что это колонна из скорых), все знали про Афган, и нас, воинов-интернационалистов в Ташкенте всегда встречали как фронтовиков.
Это потом в Союзе пошла волна народной любви, поднявшая нас в конце восьмидесятых, начале девяностых, а ташкентцам не нужно было рассказывать о том, что происходили за речкой.
Первой точкой, куда просили привезти дембеля таксистов в Ташкенте был ресторан «Зеравшан». Названный честь золотоносной реки в пустыне, он для ташкентского общепита стал золотоносной рекой. Всякий, старался в него попасть, но те, кто в СССР пожил, знал, что попасть в любой ресторан было не просто, а в военной форме, с легко узнаваемым загаром на лице, со взглядом, который появлялся от внимательного всматривания вдаль, «афганцев» вычисляли легко, и драли с них как хотели. Мол, гуляй рванина, один раз живём, свадьба денег не жалеет и так далее и тому подобное. А потому, «Зеравшан» был доступен не всем, а лишь тем, кто побогаче. На втором месте стояли «Голубые купола». Полуресторан, полустоловка, но с шикарной архитектурой и вкусной кухней, он был куда доступнее, но всё равно недешев. Конечно же, в двухмиллионном городе ресторанов было куда больше, но на слуху у людей, не знавших Ташкента были эти два ресторанчика. Те, кто знал Ташкент получше любил отдыхать в Чиланзарских ресторанах, или в Парке Тельмана, а лётчики военно-транспортной авиации, которые мотались в Афган регулярно, как правило предпочитали попить пивка в пивной на Паркентском рынке у старого еврея дяди Миши. Жук, был этот дядя Миша страшный, и потихоньку бодяжил пиво водой, и недоливал, впрочем, тут он мало отличался от остальных пивников страны Советов, а вот его фокусы с монетами были достойны уважения, а потом мы, те кто о них знал, про них молчали. Отсыпаешь деньги дяде Мише за очередную порцию бокалов, а он смотрит на свои открытые ладони и говорит, мол не хватает. И показывает тебе, считай. Смотришь и впрямь двадцати копеек не хватает, и вроде считал всё правильно, но факт на лицо и вытаскиваешь ещё одну двадцатикопеечную монету и отдаёшь. А фокус был в том, что он умудрялся проронить монету, и именно двадцатикопеечную между пальцев и ими же её зажать. Сам вычислил его только потому, что точно подсчитал деньги, не был пьян, а потом ещё и заставил его перевернуть ладонь. Он мне за сообразительность тогда лишнюю кружку от щедрот налил.
Помню эпизод в другой пивной в конце главной аллеи Парка имени Тельмана. Сидят четверо, трое молодых мужчин, офицеров-летунов и одна женщина. Они молчаливо пьют водку, запивая пивом, а она только водку и уже совсем готовая. Она держится за плечо одного из мужиков, пьяно кричит ему, что они все виноваты в его смерти, они не спасли, а она потому, что изменила. Чёрная сцена в полупустой пивнушке.
Был в Ташкенте ещё один соблазн для «афганцев» – чековые магазины. Точнее их было всего три, но общедоступным, точнее, доступным при наличии чеков Внешпосылторга был зал в ЦУМе. Сказать, что там было товарное изобилие, тоже не могу, наверное, дело именно в количестве народы прибывавшего в Ташкент с чеками, просто всё раскупали на корню. Но и там продавцы намекали, что, если заплатишь побольше, ассортимент может чудесным образом расшириться. Кстати, Ташкент был не только воротами для военнослужащих ограниченного контингента Советских войск в Афганистане, но и для контрабандистов, а потому в ташкентских комиссионках в отличии от комиссионных магазинов других городов Союза были такие крутые вещи, о которых те же москвичи, например, или ленинградцы могли только мечтать. Японские двухкассетники, катушечные магнитофон класса Hi-Fi, а в конце войны уже и усилки класса Hi-End можно было увидеть в комиссионках рядами и полками.
Ташкент, несмотря на жару, представлялся многим после Афгана, таким раем на земле. Фонтаны кругом, даже во дворах домов, много деревьев, огромное количество кафешек с национальными узбекскими блюдами, добрый весёлый народ, все относились к «афганцам» с дружелюбием и уважением. А торгаши и рестораторы, что с них возьмёшь, профессия обязывает.
У меня как у местного останавливались практически все, кого близко знал в полку, и кто ехал через Ташкент, а поток «афганцев» был не менее 80% от числа всех отправляющихся туда, и возвращающихся оттуда.
Как мощнейший транспортный узел Ташкент перевозил по железке и самолётами тысячи и тысячи пассажиров. С билетами всё равно было напряжно и порой у меня пацаны ночевали по две три ночи, прежде чем могли уехать.
Я рад, что мой родной город, стал на какой-то момент и для многих, кто служил там, за речкой, тоже родным.
Время деньги, или о часах на афганской войне
Я надо сказать большой фанат часов. Эти наручные механические устройства всегда во мне вызывали чувство и восхищения и некое эстетическое удовольствие, но это если часы красивы. Первые часы я купил в пятнадцать лет на свои заработанные. Да, без всякой инословесности, стоя у токарного станка на Ташкентском тракторном заводе, будучи на практике первого курса СПТУ-57. Правда, как мне кажется практика была больше испытание, мол твоё это – завод, или нет, потому как началась она с сентября, то есть с первых же недель обучения и шла три месяца, каждый рабочий день по шесть часов, как малолеткам. Часы были «Полёт», с автоподзаводом, в квадратной форме. Хороши, в общем.
В Афгане часов у народа было мало, время было прерогативой офицеров, именно им необходимо было точно знать время выхода, или начала атаки, но и солдаты тоже старались добыть часы для постоянной носки, а не для дембеля. Полезно всё же, знать, когда смена постов, или сколько осталось до конца твоей смены. Но всё же у солдат часы были единичны, например, в разведке до мая часы были только у двоих, а когда попал в танковый экипаж, то время мы определяли по радиоприёмнику, в котором были встроены электронные часы.
Как всегда, часы в Афганистане не были дешевы и доступны. Попадались конечно тайваньские и корейские подделки японских часов, но их было немного, а в основном всё же главенствовала Япония. Дешевку в дуканы не привозили до 1980 года дукандоры, просто никто их не покупал, но с появлением советского солдата многое поменялось в мелкоторговом бизнесе и дешевка, плюс электронные часы попёрли валом уже во второй половине 80-го года.
Главными механическими часами считались Omax, Seiko и Orient. Купить их могли единицы, и особенно недоступными были Seiko. Впрочем, так было всегда, так и есть сегодня – это самые дорогие японские часы.
Помню мы с другом в 2009 году ходили в Токио по району Акихабара, где жилых домов нет вовсе, а стоят одни только дома-магазины. Он как сотрудник Epson считал, что имеет право носить только часы Seiko (Epson если кто знает подразделение Seiko), и мы искали именно их. Нашли, что он хотел. Ценник кусачий, поторговались для приличия, нам опять же для приличия скинули пять процентов – берёт. Я его спрашиваю, а что так дорого-то, он удивлённо смотрит на меня и говорить – это же Seiko.
В сентябре мужики из моего экипажа, начали переговоры с кем-то наверху на тему двух бочек соляры. Переговоры прошли успешно и пара бочек соляры была успешно обменяна в ближнем дукане на трое часов – дембель на носу же. Я взял в руки, то что досталось мне – не нравятся. Аляповатые, ядовито красный циферблат на корпусе из нержавейки, браслет из неё же. Не мои, одним словом, но решили, что они должны быть мои – принял. Не ехать же домой и впрямь голым. Уже, когда на кушкинской таможне у меня их отобрал сбитый такой сержант пограничник, я даже испытал чувство облегчения, как если бы кто-то мне подарил картину, которая мне не нравиться, а потом эту картину выпросил кто-то из родни.
Уже ближе к осени по дуканам всея губернского города Герат вовсю продавались и электронные Casio и китайские копии электронных часов, которые почему-то шли под брендом National. Потом National с кучей мелодий, о чём говорили рекламные надписи прямо на циферблате стали появляться и в чековых магазинах, но мне в чековый магазин впервые довелось попасть только в Ташкенте, а потому, что там продавалось в полковом я так и не узнал. Все свои 72 чека Внешпосылторга вместе с 72 рублями боевых я получил уже в Кушке после перехода границы.
Пёс батальона, или Шнапс на войне
Помните кота, что стал символом Крымской весны? Так вот животные для русского солдата – это такая душевная отдушина, без которой попросту нельзя. Первые собаки в частях ограниченного контингента Советских войск в Афганистане появились уже в 1980 году, причём это были не местные псы, в основном алабаи, а простые дворняжки, привезённые из Союза. Привозили щенками, кормили тем, что тащили из столовок или собственным сухпайком и все любили. Псы, отвечали взаимностью и готовы были в любой момент веселить солдат и офицеров. Коты были большей редкостью, и жили преимущественно в офицерских модулях, где чувствовали себя полными хозяевами.
С собаками и кошками в Афгане связанно множество смешных и любопытных историй, одну из которых я как-то описал в своём рассказе «Кот и Пёс», но в том рассказе образы всё же собирательные, а многие из ветеранов Афганской войны могут рассказать и вполне реальные истории о псах и котах полков. Я же расскажу лишь ещё одну такую, со слов моего знакомого.
Ситуация завели в пехотном батальоне щенка, точнее сказать в штабе батальона, что стоял на охранении перевала. Сам батальон под одному-два отделения был раскидан по всему перевалу блокпостами, и только время от времени, то люди с постов приезжали в штаб, то из штаба отправлялись на блокпосты машины с боеприпасами и едой. Всяк приезжающий в штаб батальона зная, что в нём живёт пёс старался привезти ему какую-нибудь пёсью вкусняшку, то ломтик колбаски, которую кто-то умудрился привезти из отпуска, то сладкую косточку из котла, где только вчера сварили добытого барашка. Пёс своих встречал дружелюбно махая хвостом. Через полгода щенок вымахал в приличного пса в тридцать сантиметров в холке, и знал, практически всех в батальоне, несмотря на то, что из расположения никуда не уходил.
Напротив батальона, на другой стороне, то ли сая, то ли горной речки стоял афганский кишлак. В нём тоже водились псы, однако ж, такие, которым наш знакомый на один зуб. Волкодавы, одним словом. Но мостик через реку был километра три ниже по течению и это все стороны устраивало. Кишлак жил своей жизнью, батальон нёс свою службу, никто никому не мешал. В кишлаке прямо на виду у штаба батальона, который сам со временем стал похож на микроукрепрайон, что-то там сажали, чем-то торговали на пятничном базаре, кого-то женили, кого-то хоронили, в общем жизнь. Часовые и наблюдатели, нередко через стереотрубы рассматривали от нечего делать ту сторону жизни, которая разительно отличалась от их собственной. И вот однажды, какой-то кишлачный пёс, молодой, к слову, и размером немного больше, нашего, советского, дал крюк до моста и обратно по дороге и вышел к утру к нашим укреплениям. У алабаев такое не водиться в принципе, у каждой псины есть своя зона ответственности, свой хозяин и за и за другое он жизнь отдаст, а скорее чужую отберёт, а тут на тебе – исследователь новых территорий. Штаб батальона изначально был обнесён колючей проволокой, но потом после нескольких обстрелов наши уподобились местным и сделали глиняный, саманный забор, даром, что ли бойцов со Средней Азии было немало. А вход после долгих усилий получился из обрезков сгоревших БТРов. Громоздко, но сам вид вызывает уважение и отсутствие желания стрелять. К этим-то воротам и прибыл путешественник из кишлака. Собственно, его за жителя кишлака определил один из бойцов, сказал, что видел его там. Одним словом, стоят два пса и рычат друг на друга через щель в воротах. Наш родную землю защищает, а чужак пытается отбить для себя сферу обитания и нишу питания. Уж чего-чего, а от столовки батальонной несёт съедобными ароматами за версту. Ну, рычат и рычат, бог бы с ними, однако, ЗИЛ-131 с завтраком для ближних постов должен выезжать за территорию штаба батальона, а солдаты на воротах боятся их открыт. В итоге, кто-то из офицеров скомандовал открыть, мол не хрен дурью маяться, солдат голодом морить из-за каких-то псов и тут началось. В общем, не успели толком ворота открыть, как по центру их уже был клубок из собачьих тел. Визг и рык поднялись до уровня фортиссимо, все службу и дела свои побросали, машина так и стоит у ворот – одним словом бардак в пехотном батальоне. Сам комбат выскочил, мат стоит трёхэтажный, но стрелять все бояться, Шнапса бояться задеть. Да, забыл представить, с лёгкой руки начальника штаба батальона пса назвали Шнапсом, в честь его воспоминаний о службе в Германии.
В общем через три минуты «догфайта» псы разлетелись по сторонам и один из командиров рот, старший лейтенант, что ночевал в батальоне решил отпугнуть чужого пса автоматной очередь. Ну, полосонул рядом с молодым алабаем, а тому пофиг, то ли он не боялся, то ли не понял, но своим необрезанным ухом не повёл. Попробовали отозвать Шнапса, но тот свою битву ещё не окончил, а потому сдавать поле битвы не планировал. Всё бы ничего, но полем битвы были ворота, точнее привратное пространство, а потому это мешало функционированию подразделения. Тогда тот же ротный командует водиле, ты давай двигай, но потихоньку, мол разойдутся. Помогло, псы оказались по разную сторону от ЗИЛа. Надо бы растащить животных окончательно, да, что-то желающих немного. В конце концов, повар, старший сержант притащил из кухни обчищенную от мяса кость и бросил её вбок за пределы забора. Пришлый пёс заозирался, видать дико голодный был и метнулся к кости, а Шнапс исполнил ритуал презрения, ну то есть задними лапами бросил на врага кучу пыли и с достоинством победителя лёг рядом с воротами.
Так наши победили ихних.
О ностальгии на войне
Так уж вышло, что я по жизни поездил немало. И пожил вдали от дома тоже не по одному дню, но мне повезло меня не накрывало никогда той болезнью, что называется ностальгия. Да, на той же военной службе домой хочется, никто не скажет, не пойду домой, буду и дальше воевать, если у него здоровая психика и дом у него есть, но вот так, чтобы выть от тоски, Бог миловал. Однако, выдел я людей в своей жизни, которых тоска по дому заедала до асоциальных состояний. В учебке был такой, сбежал домой. Я себе представляю, чтобы было с ним если бы от маминых пирожков сразу и Афган попал. Ладно я о другом, о том, как солдат о доме тоскует, точнее о видах и разновидностях тоски.
Первый вид тоски выглядит как мечтание. Валяется такой, весь из себя, сержант в палатке и мечтательно произносит: «Вот приду домой, неделю буду бухать и полгода на завод не пойду». Не важно, что вся его пьянка закончиться утром после приезда, а на работу сам побежит через три дня, главное мечтание. В мечтах он весь уже дома, и перед глазами только знакомый потолок, а не полог палатки. Почему палатка? Так тут всё просто – солдат тосковать начинает только от безделья, пока он занять полезным трудом ему о доме мечтать некогда. Об этом хорошо знают офицеры – отсюда старая как армия мысль, о том, что солдат без дела – преступник. По меньшей мере потенциальный.
Второй вид тоски сложнее и опаснее – молчание. Как только доводиться человеку минутка, он замыкается или валяется на кровати с закрытыми глазами, делая вид, что спит. А у самого мысли туда-сюда неправильно ходят в голове. Не знаю, как оно было в других подразделениях, но мне везло, со мной служили сплошь врожденные психологи и таких тоскующих начинали тормошить и разгонять их тоску всеми доступными методами – ибо они опасны.
Третий вид точки маскировался под любовь. Ну скажите мне, какая такая любовь великая и страстная может быть у пацана двадцати лет от роду с ПТУшным образованием, не знающим жизни, и не прочитавшим и двух сотен книг? Это я сейчас про себя в 1980 году на втором году службы. А рядом были такие, что и две книги не освоили за свою двадцатилетнюю жизнь. Так, что любовь солдатская вряд ли что-то иное, чем форма ностальгии по дому.
Вспоминаю один случай, который меня поразил своей оригинальностью в тот момент, но тоже был связан с ностальгией. В июле 1980 года наш танковый батальон стоял в охранении трансафаганской магистрали между большим пограничным кишлаком Тургунди, что с Кушкой и перевалом Рабати Мирза. Как-то поехали мы на соседний блокпост, хотя мы тогда их называли просто точка. Он стоял прямо у въезда в Тургунди, с юга, с Афгана. Там стояла высокая скала, нависающая над трассой и на ней, какой-то состоятельный афганец начал строить виллу, да бросил на этапе формирования железобетонного скелета трёхэтажного здания. Вот прямо под этим недостроенным зданием стояли три наших танка. Как я говорил, прямо под ногами проходила трасса, за ней сразу шло русло речки Кушки. Ещё метрах в ста от русла и вдоль него проходила Государственная граница СССР. Да, именно вот так патетично. Потому, что отношение к своей границе, и к своей земле у нас было как к чему-то святому. Без всяких ёрничаний говорю. Вслух на эту тему никто ничего не говорил, но, когда смотрели в сторону границы прямо в воздухе возникало такое чувство, вряд ли смогу объяснить иначе, но могу назвать его чувством Родины. И вот как-то после ужина, после утихшего «афганца» в сумерках, при легком ветерке с Востока, где шла граница, не помню кто именно сказал фразу, которую прочувствовали в тот момент все. И все промолчали, и все почувствовали одно и тоже.
– Представляете мужики, а ведь пару минут назад этот воздух был на территории Союза!
О климате и суевериях на афганской войне
Вы знаете, что такое «афганец»? Не знаете – завидую, мерзкая штука. Представьте себе в 7.00 в полный штиль, кто-то там наверху нажимает на кнопку «Вкл» и тут же начинает дуть ветер. Эдак метров 10 в секунду. В принципе терпеть-то можно, но вместе с этим ветром идёт мелкая пыль и такой песок. И работает такой «вентилятор» до 19.00, потом всё тот же кто-то, всё там же наверху нажимает кнопку «Выкл» и ветер мгновенно останавливается, типа его и не было. Остаётся только: высушенная кожа лица, толстый слой пыли везде, даже там, где её по умолчанию быть не может и не должно, и скрип песка на зубах. Ночь опять проходит в безветрии, потом раз снова ветер, и ты понимаешь, аха – семь утра. Сам-то ветер через пятнадцать-двадцать минут после начала ощущать почти перестаёшь, но это почти. Если вы думаете, что 7.00 и 19.00 – это так, для красного словца, то глубоко ошибаетесь, мы с друзьями преднамеренно проводили замеры времени начала «афганца» и записывали их в тетрадку. За полтора месяца подобных метеонаблюдений график этого поганого ветра не отошёл ни на минуту. Был случай, когда утром ветер начался в 7.01, но потом сверились – оказалось наши часы работали в режиме «время вперёд». Я подобный феномен в своей жизни видел лишь ещё раз в жизни. Ташкентцы, кто помнит 1982 – 1989 новые года, не дадут соврать, первый снег в городе в течении восьми лет начинался строго 31 декабря в 23.55. Смешно? Да, не очень, уже через три года народ начал ждать первого снега в году с неким суеверным чувством.
Я до службы в Вооруженных сил СССР был большой любитель в горы ходить. А что ближайшие хребты от Ташкента всего в 60 километрах и прекрасно видны целый день на горизонте с трёх сторон. Четвёртая сторона выходила в сторону долины реки Сырдарья, а потому там гор не было. Так вот ходить в горы зимой, никто не желал, ну кроме экстремалов, всё-таки и в снегопад попасть можно жестокий, и в снежную лавину, да и вообще красиво конечно, но на любителя. А тут у нас в полку задача взять перевал Банди-Сабзак в конце января. Аха, так всё «просто». 2500 над уровнем далёкого моря. Дорога где-то под слоем снега в 14 (четырнадцать) метров. Это уже когда БАТом (большим артиллерийским тягачом) с бульдозерной лопатой высотой в рост человека, дорогу разгребли, подсчитали. Ну в общем, стоит колона, БАТ пашет и день и ночь сжигая бочки соляры и пожирая бочки масла, всё-таки он на базе Т-55 создан. Кусок дороги в 1,7 км мы прошли за пять дней – просто бешенная скорость. Но я о другом. Дают мне команду пройти вдоль колонны и что-то там, кому-то передать. Как пройти, если техника стоит так, что траншея в снегу зазоров не имеет и борта машин трутся о снег. Местами правда правый борт от снега свободен, но там пропасть километра на полтора. Одним словом, пути два, либо каждый раз спускаться с очередной бронетехники и автомобилей, проходит по ним, а потом снова вниз-вверх, или прогуляться по снежку, что слева по ходу движения. Я решил по снегу. Наступил – твёрдый как сталь наст. Пошёл аккуратно, вроде ничё, держит. И уже метрах десяти до точки назначения я ухнул под наст. Пролетел метров пять вглубь. Глаза закрыты, но верх-низ ощущаю, и понимаю, что вверх просто не вылезу, а разрытый слой снега у дороги где-то близко, метрах в трёх или пяти, это если меня в полёте не развернуло вокруг собственной оси. На всякий случай решил определиться со сторонами «света», поднял с трудом руки, отодвинул легкий как пух снег и открыл глаза. Всё верно – светлее там, куда собрался. Полез. В общем это плавание в перине можно назвать, как угодно. В общем вывалился я из края снежной траншеи чуть ли не под колеса ЗИЛа сто тридцать первого. Колонна двинулась в тот момент. В общем походы в зимние горы я после того похода на Калай-Нау не повторял, стало для меня это дурной приметой.
Новый год от противного, или как я его встретил на войне
В эти жаркие июньские дни 2020 года (тут уместна вставочка, типа «Ну наконец-то тепло!») вдруг вспомнилось мне как я встречал новый 1980 год. Встречал я его от противного. Если Новый год, домашний уютный праздник, который надо встречать в тёплом родном доме в окружении родных и близких, ну или по меньшей мере друзей, с хорошей закуской, и чего уж там и выпивкой, то я встречал его на чужбине и в строгом несоответствии с вышеперечисленными компонентами праздника.
101 мотострелковый полк к 31 декабря 1979 года встал на северной стороне Герата, даже не столько лагерем, скоро наспех подготовленной стоянкой. Место для неё было крайне удобное, овраги и склоны разделяли. Стоящую отдельно друг от друга подразделения и это создавало некоторую нервозность. Два раза, в надвигающейся темноте, кто-то умудрился открыть по своим же дружественный огонь. В гробу я видел такую дружбу, от неё и впрямь помереть недолго. Лично под огонь авиации и артиллерии попадал, знаю. В 21.40 рота, в полном составе и вдруг сорвалась по тревоге в сам Герат. Оставили в расположении полка, если эту стоянку можно было так назвать, только дежурную машину. БМП за номером 106, то есть меня. Гонять машину из-за тепла для БМП дурное занятие, топлива сожжешь уйму, тепла получишь мало и то ненадолго. А за соляру могли в те дни спросить жестко, а потому сидел я на своём сидении механика-водителя и занимался любимым в Армии делом – пытался согреться. В своей тщетной надежде победить холод я незаметно для себя уснул.
Проснулся от жуткого грохота снаружи, и даже сначала не понял о чём речь. Открыл люк, напустив и в без того холодную машину ещё больше холода и вдруг до меня дошло, с чего это пальба. Всё небо было расцвечено трассерами. Народ просто пулял очередями в воздух, запускал вне всякой системы осветительные и сигнальные ракеты, и даже хлопнул миномёт с осветительной миной. В общем, в мире наступил Новый 1980 год.
Я снова спрятался под люком, достал из-под сидения свою единственную банку сухого пайка с перловкой, достал фляжку с холодной водой и не торопясь съел свой праздничный ужин под очень прохладительный напиток. Включил рацию, попробовал найти роту, но не нашёл, далеко умотали, потом поискал Маяк, не нашёл, про «голоса» я конечно же слышал, но на каких частотах искать чужеродные радиостанции тогда ещё не знал, а потому выключил рацию и лёг спать.
Собственно, и всё.

Павел Ширшов https://shirshov-lib.ru/?p=22

Ноябрь 2024
Пн	Вт	Ср	Чт	Пт	Сб	Вс
				1	2	3
4	5	6	7	8	9	10
11	12	13	14	15	16	17
18	19	20	21	22	23	24
25	26	27	28	29	30